Ленин - Роберт Пейн

— А вот я не философ. — Надо полагать, что это означало: пусть Плеханов философствует на здоровье, его личное дело, — а нам не до философии.

Пройдя «испытание», Троцкий потом редко виделся с Лениным, — каждый жил в своем, обособленном мирке. Но изредка все же встречались, чтобы коротенько обсудить насущные вопросы. Еще был такой эпизод. Троцкий написал статью в «Искру» к двухсотлетию взятия Шлиссельбургской крепости Петром Великим и, конечно, постарался блеснуть эрудицией, — к месту оказалась цитата из Гомера. Ленин не обожал Гомера и цитат из него не любил. Он посоветовал Троцкому держаться ближе к теме, и в напечатанной статье от Гомера не осталось и следа.

Иногда Ленин позволял молодому человеку сопровождать его на собрания английских социалистов. В то время Англия переживала бурное увлечение социалистическими идеями, граничащее с религиозным фанатизмом; кстати, английский социализм и был окрашен религиозными представлениями. На воскресных службах в Ист-Энде произносили проповеди, призывавшие братьев-социалистов объединяться; проповеди чередовались с молитвенными песнопениями. Нередко в церковных гимнах звучала тема республиканского правления. Например, Троцкий уверял, что сам слышал такие слова: «Боже Всемогущий, сделай так, чтобы больше не было ни королей, ни богатых!» Ленина поражала эта особенность англичан смешивать, казалось бы, совсем несовместимые вещи. Однажды, по дороге из церкви, он заметил: «В среде английского пролетариата довольно сильны революционные и социалистические элементы, но все они настолько погрязли в консерватизме, религии и предрассудках, что не могут освободиться от них и объединиться».

До конца его дней англичане остались для Ленина непостижимой загадкой. Особенно его раздражало то, что у англичан совершенно отсутствовало стремление к социальному объединению. Немцев он ставил выше — те подчинялись порядку и единым для всех правилам и гордились тем, что их нация представляет собой единое целое, этакую однородную массу. Троцкий как-то бросил: «Британский марксизм был не интересный». И правда, не было в нем напряженности, драматического накала, соперничества и борьбы между лидерами движения. В Англии марксизм имел своеобразный, местный, так сказать, церковно-приходской характер, что русским социалистам было просто чуждо. Для русских социалистов революция была не революция, если она не потрясала мировые устои, да чего там — всего мироздания.

Если Ленин уподоблял себя пророку Исайе, сулящему гибель царям, то Троцкий, по-видимому, претендовал на роль юного Давида, идущего войной на филистимлян. В свои двадцать два года он носил себя с важностью наследного принца. Вера Засулич была от него без ума и благословила на революционные подвиги. Случилось так, что в Лондон по какому-то делу ненадолго приехал Плеханов. Она отвела его как-то в сторонку и долго ему нахваливала многообещающего, талантливого молодого человека, которого она считала своим протеже. «Юноша, несомненно, гений», — произнес Плеханов. Существует апокриф, что к этому он добавил: «И этого я ему никогда не прощу».

Плеханову хватало возни с гениями и примадоннами. В нем была терпимость человека, уверенного в своем собственном интеллектуальном превосходстве, и все же временами он не мог отказать себе в удовольствии дать хороший щелчок по носу своему противнику. Крупская рассказывает, как однажды Ленин вернулся после заседания редакционной коллегии вне себя от ярости. «Хороши наши дела, нечего сказать, — возмущался он. — Ни у кого нет смелости выступить против Плеханова! Ну, взять хотя бы Веру Засулич! Плеханов нападает на Троцкого, а Вере хоть бы что. Она говорит: „Как это в духе нашего Жоржа! Только и знает кричать!“ И тут у Ленина, терзаемого бессильной яростью и отчаянием, вырвался вопль: „Я так больше не могу!“».

История очень показательная, ведь когда Ленин говорит о том, что никто не осмеливается противоречить Плеханову, конечно же, он имеет в виду и себя.

Ленин рвался к власти, но на его пути стоял Плеханов. Причем Плеханов не был крепостью, которую можно взять только штурмом. Лишь проделав ловкий обходной маневр, Ленин займет наконец желанные рубежи и утвердит свою власть. Судя по всему, мысль о низвержении Плеханова родилась у него еще в ту пору, когда он писал «Что делать?». Риск был велик, и надо было действовать осторожно. Однако на стороне Ленина был ряд преимуществ: во-первых, более широкие связи с российским подпольем; во-вторых, именно он дал простейшую, доступную формулировку новой авторитарной власти — торжество пролетарской революции. И хотя она не очень вписывалась в марксистское учение, зато прочим профессионалам от революции уже нечего было к ней добавить. Главное — надо было во что бы то ни стало укреплять связи с революционерами в России и отстаивать свою новую философию; обе эти идеи в его сознании были неразрывно связаны.

Когда бывало, что связь с Россией нарушалась, или кто-то осмеливался ставить под сомнение, хуже того, критиковать его теорию революции, Ленин заболевал. Он испытывал страшные физические муки. Ему необходим был постоянный приток свежей информации из России, он этим жил. Он без конца слал письма своей партийной агентуре, умоляя их писать как можно чаще. «Мы снова настоятельнейшим образом просим вас писать как можно чаще и как можно полнее. Обязательно ответьте нам незамедлительно, срочно, как только получите это письмо, или по крайней мере оповестите нас хотя бы строчкой, что оно дошло». «Срочно», «настоятельно», «без промедления», «незамедлительно», «немедленно» — эти слова пока еще не стали командами-стереотипами в его мышлении. Если письма долго не шли, он плохо спал; и вообще лишался сна, если получал такое: «Соня молчит, как могила». Или: «От старушки никаких известий». Это значило, что кто-то из агентуры арестован, убит, а то и решил отойти от партийной работы, слишком уж тяжелой и опасной. Случалось и такое. Бессонница подрывала его здоровье, он становился злой, раздражительный, терял вес и буквально превращался в собственную тень. В отличие от Плеханова он не мог приучить себя сохранять внутреннее спокойствие.

Но еще более невыносимые муки он испытывал, если подвергались нападкам идеи его теории революции. И когда весной 1903 года редакционная коллегия «Искры» приняла окончательное решение печатать газету в Швейцарии, сочтя абсурдным такое положение, что половина ее членов живет в Англии, а другая половина — в Швейцарии, Ленин сломался. Переезд в Швейцарию значил, что ему придется распрощаться с независимостью, завоеванной им с таким трудом. Он испытал нервный срыв, который кончился воспалением нервных окончаний на спине и на груди. Мало того, что он мучился от физической боли, его изводило раненое самолюбие, терзали душевные муки. Вся верхняя часть его тела стала пунцовой, горела. Крупская, порывшись в медицинских справочниках, решила лечить его сама, но, поскольку в медицине ничего не смыслила, избрала самый неправильный способ лечения. Она стала смазывать его кожу йодом, чем усугубила страшное жжение, не дававшее ему покоя. В мае 1903 года, опоясанный жгучей болью, Ленин покидал Лондон.

В Лондоне он провел год, и этот год принес ему немало огорчений и недугов, отчаяния и грусти. Здесь ему пришлось познать горечь поражений. В Швейцарии он займет крепкую линию обороны, отвечая на удары и потихоньку плетя свои сети, выжидая часа, когда он наконец затянет узел и станет полновластным хозяином в партии.