Сад утрат и надежд - Хэрриет Эванс

– Но разве не здесь был большой пожар, в котором сгорела та картина?

– Да, ты абсолютно права. Но огонь был не в камине. – Джульет показала потертым носком кед «конверс» туда, где стояла, на багровое пятно на каменном полу. – Вот след от огня. На этом месте. – Они молча посмотрели на пятно. – Я как-то побаиваюсь жечь тут огонь. К тому же у нас нет денег на дрова.

– «У нас нет денег на дрова, отец, а малыш Тим ужасно кашляет». Ой, ладно тебе, ма.

Джульет невесело засмеялась.

– Дрова дорогие. Вот надо срубить деревья, распилить, нарубить, высушить. Мы не смогли это сделать из-за дождя… – Би сердито фыркнула, а Джульет мягко добавила: – Знаешь, мне тяжело это говорить.

Би повернулась на кресле лицом к матери.

– В этом дурацком доме мне нравится только Голубятня, но ты, конечно, хочешь отобрать ее у меня.

– Да. Да, конечно. Я и живу только для того, чтобы портить тебе жизнь.

Би крутанулась от Джульет. Спокойным тоном она сказала:

– Ты все шутишь. Ты делаешь вид, что все нормально. Я хочу поговорить с тобой, а ты все превращаешь в шутку. Но мне иногда не до шуток.

– Я вынуждена шутить, иначе…

– Что?

– Я вынуждена. – Джульет снова посмотрела на темное пятно на полу. – Ох, Би. Скажи мне, о чем ты хочешь поговорить. Давай поговорим. О чем угодно.

– Нет, все о’кей. Мне некогда, я занята. Пожалуйста, ма, ты можешь оставить меня в покое? – Она повернула к матери голову и одарила ее веселой улыбкой. – Спасибо. Вот, возьми твою книжку.

Мэтт и Джульет встретились в заведении, которое тогда именовалось «Бар/Клуб», сразу после новогодней полуночи. Наступил 1999 год. Где-то в глубине клуба громко играл Принц, им подали коктейль «Космополитанс» за 99 пенни, и если кто-то из них и понял, что начало получилось очень даже хреновое, они никогда не говорили об этом. Они никогда не вспоминали, что в баре было оглушительно громко и жарко, что они напились и спали друг с другом в ту ночь, а на следующий день ничего не помнили. Не вспоминали они и то, что по дороге домой кто-то из них сблевал и что на следующий день они не могли вспомнить имена друг друга. Они все переиначили, как водится, приукрасили миф, чтобы он соответствовал тому, что было дальше.

После помолвки беременная Джульет вернулась в тот бар, ядовито-розовое сооружение на Фулхэм-Бродвей, и сфоткала его, а снимок повесила в рамку вместе с обложкой «Таймс» от 1 января 1999 года, где подробно говорилось, что через три года Британия перейдет на евро. Это висело на кухне на Далси-стрит, и они могли потом рассказывать детям, что познакомились там-то и тогда-то.

Зачем им понадобилась такая мифологизация, Джульет потом не могла и объяснить, но Мэтт был одержим символикой и внешним декором: персональными рождественскими карточками, семейными портретами в серебряных рамках. Джульет, росшая в окружении символов и старины, не ставила их ни в грош. С первых дней он смеялся над ее нетребовательным отношением к жизни, но так и было; ей не нужно было ничего из того, что девушке полагалось требовать от ее бойфренда: букеты цветов, подарки ко дню рождения, поездки на выходные. Ей нравился Мэтт; нравилась его внешность; нравилось, как он смотрел на нее, словно никогда не встречал таких, как она. Он накручивал на руку ее волосы и с улыбкой тянул ее к себе; секс был потрясающим, долгим, удивительным, они оба погружались в блаженство и услаждали друг друга. Он был неистовым, страстным, насмешливым и до смешного традиционным; такого, как он, она еще не встречала, в нем забавно смешались Италия, откуда была его мать, и графство Кент, где он рос. Он обезьянничал, подражая тогдашнему урбанистическому стилю, обожал бритпоп, барахло от Propertys в духе 90-х – мопед, мужская сумка, твидовая кепка и граммофон. Среди его пластинок была старая, 78-го, где Одри Хэпбёрн пела Moon River. Песня эта звучала в ту первую их ночь и месяцами каждую ночь, когда Джульет оставалась у Мэтта. До сих пор, слушая вступительные аккорды и этот грустный голос, она невольно вспоминала тот странный, счастливый восторг тех первых холодных зимних недель.

Но как-то вечером, вскоре после ее переезда в квартиру Мэтта в Камдене, Джульет посмотрела на фотку «Бар/Клуба», висевшую в крошечной кухне, и, не подумав, сказала вслух:

– Странно, правда? У нас с тобой все не так, как у Гэва с Лайзой или у Тома с Джем.

Мэтт наводил порядок после обеда, аккуратно закрывал упаковку «орекьетте». Джульет смотрела, как он пригладил ее, положил в килнеровскую банку и аккуратно поставил в полку рядом с другими макаронами. Она рассмеялась, когда увидела в первый раз, как он это делал, мало понимая, как это всегда бывает, что прелестное чудачество впоследствии окажется предвестьем большой трещины в их отношениях. Джульет считала, что можно просто открыть дверцу, бросить на полку пакет макарон, а если он упадет, то что ж – макароны сухие, не то что мягкий сыр.

Он поднял на нее глаза:

– Ты правильно подметила. Я Мэтт, а ты Джу.

Джульет соскребла остатки еды в мусорный контейнер.

– Ха-ха. Я имела в виду, что у нас нет общего прошлого.

– Что ты имеешь в виду? – Теперь Мэтт убирал травяные приправы, тоже аккуратно. Джульет завороженно наблюдала за его движениями, потом снова повернулась к раковине.

– Ну или взять другие знакомые пары. Познакомившиеся в университете или через общих друзей. – Она оперлась локтем на стол и посмотрела на него. – У них это как бы неизбежная судьба, они все равно бы встретились. А мы с тобой увидели друг друга случайно. Мы с Мари не собирались идти в тот бар и попали туда только ради туалета.