Архимаг ее сердца - Оливия Штерн

Там ее поджидали маленькие пирожные, но даже их не хотелось.

***

Авельрон все же пошел провожать ее до комнаты.

Странные ощущения. Вроде как и понимаешь, что это – брат, и что не сделает ничего дурного, но… все равно, страх никуда не делся. Постоянно кажется, что вот сейчас Рон повернется к ней, и глаза снова будут совершенно стеклянные, неживые.

Когда они отошли достаточно от обеденной залы и остались наедине, Рон осторожно прикоснулся к ее запястью. Алька невольно дернулась, отшатнулась.

Вздох.

– Я так и знал, что для тебя это все так и останется, – совсем тихое.

Она затрясла головой.

– Нет, нет. Нет! Ты… это не так. Ты не так понял. Просто…

Альке стало стыдно. В самом деле, Авельрон ведь не был виноват в том, что случилось. Это скорее ее вина, что позволила куполу рухнуть, а магистру – захватить тело брата.

Но Авельрон смотрел на нее так, что казалось, сам в эту минуту умирает от стыда и боли.

– Мне… рассказали, чем я был. – сказал глухо, – я не уверен, что после всего этого мне стоит оставаться во дворце.

– Ты не виноват, – выдохнула Алька.

Она почти не знала Авельрона, но одно знала точно: он пошел на большие жертвы, спасая Мариуса. И странно стыдиться того, в чем нет вины.

– Идем, – тихо сказал он, – отведу тебя в твою спальню.

Алька медленно пошла дальше. Щеки пылали. Мимо проплывали окна, из-за которых вся стена казалась ажурной. По галерее гулял ветер, и разговор как-то не клеился.

– Дворец на скалах, а у вас теперь нет крыльев, – сказала Алька, чтобы разбить гнетущую тишину, – как вы забираетесь на скалы?

– Я и сам здесь недавно, – напомнил Авельрон с усмешкой, – но мне уже рассказали, как лихо бывшие крагхи управляют роем. Теперь рой – наши крылья, Аля. Наверное, поэтому отец людей ни в грош не ставит. Они ведь не умеют летать, а мы все еще умеем…

– Но мы теперь тоже люди, – возразила она.

– Наверное, – эхом откликнулся Рон. Помолчал, а потом спросил, – он все-таки бросил тебя, да? Прости, что спрашиваю.

Она пожала плечами. Что здесь скажешь…

– Я сама дура. Надо было слушать Мариуса. А я… вообразила себе Пастырь знает что. В результате… видишь, тебя чуть не сожрала тварь.

– Не вини себя. Тебе казалось, что так будет правильно. Мы все ошибаемся…

– Да, но теперь…

Алька замолчала, быстро смахнула набежавшую слезинку.

Теперь она одна. Мариус ее оставил, и прав был… наверное, прав.

– Я говорил с ним, – вдруг сказал Авельрон, – когда он меня лечил. Ну, после того, как вышиб из моего тела ту тварь. Он мне все рассказал… Но я просил, чтобы он тебя не оставлял. Знаешь, что он мне ответил?

– Что? – слова застревали в горле.

Они снова остановились, Алька умоляюще смотрела на Авельрона. Почему-то казалось, что то, что он скажет… станет спасением.

– Аля, – в серых глазах тоска, – Мариус мне сказал, что поступает так, как должен. Это все, что он мне сказал.

– Понятно, – она кивнула.

– Не плачь, пожалуйста. Ты не заслужила… всего этого. Я хочу, чтоб ты была счастлива.

Он осторожно, словно хрустальную вазочку, приобнял ее за плечи.

И на этот раз Алька не дрогнула, она ведь утвердилась в знании, что перед ней – Рон. Даже пахло от него… так же, как раньше. Чем-то таким домашним. Покоем. Безопасностью.

Она ткнулась носом ему в ключицу и всхлипнула.

– Как я могу быть теперь счастлива, Рон? Вот как?

Он молча гладил ее по спине.

– Я сама все поломала, – выдохнула она в шелковое одеяние, – я ведь знала, что он не простит.

– Это ничего… это пройдет.

А ей просто хотелось поплакать, и чтобы хоть кто-то утешил. От Сантора сочувствия не дождешься, он как будто железный. Только раз показал свою боль, когда умерла его королева.

– Не плачь, – бархатный шепот ласкал слух, – не плачь, у тебя все будет хорошо.

– Рон…

И она окончательно разревелась.

Позже… Он все-таки довел ее, трясущуюся, рыдающую до спальни. Он обнимал ее за талию, и в этих объятиях было что-то очень интимное, но одновременно очень родственное. Как будто Рон был частью Альки, а она – частью его самого. Ничего общего с влечением. Скорее, какое-то чувство стаи. Возможно, все это потому, что они оба были крагхами, и только потом стали людьми.

Но когда Алька проплакалась, ей стало чуточку легче.

Она приняла происшедшее. Она поняла, что Мариуса в ее жизни больше не будет и… как-то придется самой. Или не самой, но что-нибудь да получится.

Рон был рядом. От него пахло семьей. И Алька успокоилась, дала уложить себя в постель. Рон укрыл ее одеялом, старательно подоткнул его, чтоб ноги не мерзли, потоптался перед кроватью.

– Я пойду, Алечка.

– Хорошо, – она кивнула, – спасибо тебе. Мы… сходим еще куда-нибудь?

– Пока я во дворце, то да.

– Не уходи никуда, Рон, – попросила Алька, – не бросай меня. Без тебя мне будет совсем плохо. К тому же… Ты видел Арианну?

– Мне бы не хотелось сейчас об этом говорить, – уклончиво ответил Рон.

– Хорошо, – Алька согласилась, – как скажешь… приходи завтра утром, а?

– Приду.

Он на прощание легко поцеловал ее в макушку и ушел, тихо притворив за собой дверь.

Алька устало откинулась на подушки и закрыла глаза. Сил не было даже на то, чтобы раздеться. Потом она все же села, принялась разматывать ткань, чтобы одеть сорочку. И вдруг ее затошнило так сильно, что Алька едва успела добежать до таза на туалетном столике.

***

Утром… Ее осторожно разбудила Манни. Его величество повелитель Сантор приказал звать принцессук завтраку. Ее высочеству ночью было плохо? Что ж, все уберут, не беспокойтесь. Возможно, последствия удара головой. Или той магии, которую вливал в ее высочество тот мужчина, который и принес ее на руках во дворец.

Алька закусила губу, чтобы не разреветься вновь. Снова Мариус. Везде он, даже в словах служанки. Как тут забудешь? И перстень с раухтопазом, родовой перстень на пальце. Такое далекое и теперь недостижимое счастье.

– Позвольте, я помогу вам привести себя в порядок. Его величество ожидает к завтраку, не стоит опаздывать.

Алька обреченно вздохнула и отдалась в маленькие, но очень крепкие руки Манни.

В результате она была умыта, одета и причесана, и на сей раз все с драпировкой шаньи – как называла девушка отрез вышитой ткани – было правильно. Но сил… не было. И видеть особо никого не хотелось. В черных глазах Сантора читался укор, остальные… просто незнакомые люди, когда-то крагхи.Бывшие.