Двенадцать несогласных - Валерий Панюшкин

– В глаза мне смотри! – крикнул я. – В глаза! Кто ты?

– А-а-а! Испугался? – расплылся Щеглов в пьяной улыбке.

– В глаза! Кто ты? – Я вспомнил фразу, которую кричала не желавшему представляться сотруднику ФСБ одна из матерей Беслана. – Кто твои отец и мать?

Я, наверное, кричал довольно громко. Все посетители ресторана обернулись на меня, а официантка, полная блондинка, едва протискивавшаяся между рядами столиков, подошла и примирительно сказала:

– Мальчики, ну не ссорьтесь.

Я разжал руки, и Щеглов, не удерживаемый больше мною, упал лицом на стол, перевернув так и не выпитую рюмку и заехавши ухом в недавно принесенный ему заправленный майонезом салат. Сопровождавшие поезд охранники как по команде вошли в вагон-ресторан, подняли Щеглова и унесли прочь. Я спокойно расплатился. Допил чай с капровым жуком. И собирался уж было брести по вагонам к своему купе, но тут поезд остановился на большой станции, и это была Тверь.

Двери вагонов растворились. Посетители ресторана и немногие полуночники из других вагонов вышли на платформу покурить. Я тоже вышел. Поезд должен был стоять как минимум минут десять. Я закурил и направился к своему вагону по платформе. У вагона рядом с проводницей стоял прилично одетый и совершенно трезвый молодой человек. Он сказал, поджигая сигарету:

– Ужасная сцена была сейчас в ресторане. Но вы хорошо держались.

– В смысле? – переспросил я, не припоминая, чтобы этот молодой человек был среди посетителей ресторана.

– Ужасно, когда вот так напьются и представляются офицерами ФСБ. Понимаете? Я тоже имею некоторое отношение к конторе, и мне неловко.

– Вы что, сговорились? – Я посмотрел на молодого человека и тут же подумал, что, может быть, они и впрямь сговорились, выбросил окурок под поезд и ушел в вагон, попросив проводницу открыть мне купе.

В темном купе, не раздеваясь, спал на нижней полке мужчина, по комплекции своей достойный того, чтобы служить в спецназе. Я понимал, что мною овладевает усиленная, возможно, водкой мания преследования. Но все же я снял с вешалки куртку, подхватил рюкзак и вышел из поезда вон. Поезд тронулся. Я остался на платформе. Проводница поспешила закрыть дверь, чтобы я не передумал и не вспрыгнул на ходу. Самые худшие ее подозрения оправдались. Я в ее глазах был преступником, раз уж соскочил в Твери, имея билет до Санкт-Петербурга.

«Где ты? – послал я эсэмэску Марине Литвинович с секретного номера на секретный номер. – Меня обложили в поезде. Пришлось соскочить в Твери. Не подберешь ли?»

Последний раз в тот вечер мы виделись с Мариной возле Басманного суда, где судили Каспарова. Я знал, что Марина, опасаясь задержания, на завтрашний питерский Марш поездом не поедет, а поедет на автомобиле, взятом в прокат на имя охранника. В это самое время Марина должна была проезжать по шоссе приблизительно Тверь.

На платформе было пусто. Через час по расписанию останавливались в Твери один за одним несколько московских поездов типа «Красная стрела». Можно было сесть на любой из них, но поездом ехать не хотелось: недавние события развили во мне по отношению к поездам какую-то клаустрофобию. Я гулял по платформе пять минут и даже начал мерзнуть, пока в кармане брякнула ответная эсэмэска от Марины: «Встречаемся у Грегора. Только не приводи их с собой».

Про кафе «У Грегора», лучшее, по-моему, кафе на трассе Москва – Петербург, Марине рассказал я. Это кафе в лесу под Тверью держали молодой армянин по имени Грегор и русская его жена по имени Олеся. Кафе представляло собою недостроенную деревянную будку. Отапливалось кафе дровяной печкой. Там не было канализации и даже водопровода. Но Грегор готовил фантастический шашлык. Будучи христианином, он ездил, однако, за мясом на халяльную бойню, которую держали чеченцы, и утверждал, что, дабы правильно резать скот, надо жить по шариату. Дети Олеси и Грегора каждый день ходили, взявшись за руки, в школу вдоль шоссе километров за пять в соседнюю деревню. На дороге туда проезжавшие по шоссе фуры забрызгивали грязью старшего мальчика, на дороге обратно – младшего. Но машин мальчики не боялись, боялись только одичавших собак.

Я вышел из вокзала и разбудил таксиста, спавшего в своей машине, припаркованной на вокзальной площади. Узнав, что ехать надо за город, таксист почему-то снял с крыши желтый маячок с шашечками, означающий, что машина эта – такси. Не знаю, почему провинциальные таксисты всегда так делают. Марина Литвинович могла бы не волноваться, что я приведу за собой хвост. Даже несмотря на совершенную пустоту привокзальной площади в этот час, я велел шоферу заложить пару проверочных петель по городу. Город был завешан плакатами «План Путина – победа России». Областной драматический театр тоже был украшен портретом президента и опять каким-то лозунгом про его несуществующий план. Я рассказал шоферу байку о недавнем проходившем в этом театре съезде сторонников Путина. На съезде, рассказывал я, выступал депутат Тверского законодательного собрания и настолько зарапортовался в верноподданнических своих излияниях, что сказал под конец: «Предлагаю, раз уж учредительный съезд нашего движения в поддержку Владимира Владимировича Путина проходит в Твери, то и штаб-квартиру движения тоже устроить в Твери – на полпути между Москвой и столицей!» Шофер смеялся. Про депутата этого шофер рассказывал, что тот известный в городе вор, что при коммунистах работал в горкоме комсомола, в горбачевское время был яростным демократом, в девяностые входил в черномырдинскую партию «Наш дом Россия», а теперь что же и удивляться…

– И ведь носит такую гниду земля, – резюмировал шофер философски.

Хвоста за нами не было. Мы выехали на шоссе, даже по ночному времени заполненное фурами, везшими из Европы в Москву через Финляндию и обратно разные товары в обмен на нашу нефть. И пошли мелькать по сторонам версты. И реагент из-под колес стал пылить нам в очи. И я ненадолго заснул, убаюканный однообразием Отчизны.

– Эй, просыпайся, – толкнул меня шофер. – Этот твой Грегор, что ли?

Мы и впрямь стояли на бетонной площадке возле кафе «У Грегора», а сам Грегор колдовал у мангала под навесом и приветливо махал нам рукой. За те полгода, что я здесь не был, Грегор, строивший кафе и дом по принципу «ни дня без прибитой доски», успел соорудить над домом невзрачную, но добротную мансарду, а в кафе успел застеклить окна, которые прежде затянуты были просто полиэтиленовой пленкой. Еще у входа в кафе появилась собачья будка, а в будке поселился огромный, но неприлично добродушный для сторожевого пса щенок кавказской овчарки.

Мы поздоровались с Грегором за руку. Вернее, я пожал ему запястье, потому что руки у него были измазаны в специях и мясной сукровице.

– Проходи внутрь, там уже все твои собрались, – сказал Грегор, разворачивая тонкое, как пуховый платок, полотно нутряного бараньего жира и укутывая жиром баранье сердце и почки. – Тебе ханский шашлык?

– Ханский, Грегор, ханский.

– Проходи, только света нет. И Чубайс сломался.