Кривое зеркало - Джиа Толентино

Такие инциденты, как с «Геймергейтом», отчасти являются реакцией на чрезмерную открытость. Развитие троллинга с его этикой неуважения и анонимности оказалось столь стремительным, потому что Интернет настаивает на постоянном поиске одобрения. В частности, женоненавистнический троллинг отражает то, как женщины, по словам Джона Бергера[2], всегда нуждавшиеся во внешнем подтверждении собственной идентичности, ориентируются в этих сетевых условиях. Это самопроверка, которой я научилась еще девочкой и продолжала учиться, став женщиной. Этот процесс помог мне капитализировать пребывание в Интернете. Мой единственный опыт говорил, что личная привлекательность чрезвычайно важна, а самодемонстрация просто необходима. Эта печальная, но очень распространенная парадигма была усвоена сначала женщинами, а теперь и всем Интернетом. Именно она вызывает такой гнев и проклятия со стороны троллей. Они дестабилизировали Интернет, построенный на прозрачности и симпатии. Они тянут нас назад к хаосу и неизвестности.

Конечно, есть гораздо лучшие способы спора с гипердемонстрацией себя, чем троллинг. Как в 2011 году, говоря о психоанализе, в интервью журналу GQ сказал Вернер Херцог[3]: «Нам нужны собственные темные углы и необъяснимость. Так нежилой становится комната, если осветить все ее темные углы, пространство под столом и повсюду – в ней жить становится невозможно».

Впервые я получила деньги за опубликованный материал в 2013 году, в конце эры блогов. Попытка зарабатывать писательством в Интернете на постоянной основе дала мне определенную мотивацию сохранять активность в социальных сетях, превратив мою жизнь, профессиональную и личную – касалось ли это политических убеждений или фото с собаками, – в постоянно обновляемую ленту, которую мог видеть кто угодно. Порой я ощущала ту же неловкость, что охватывала меня, когда я была чирлидером и училась убедительно имитировать счастье на футбольных матчах – ощущение притворства, словно все вокруг весело, нормально и достойно, в надежде на то, что все таким и станет. Попытка писать в Интернете – это оперирование набором предположений, которые сомнительны, даже когда ограничены одним лишь автором, и сомнительны еще более, когда превращаются в категорический императив для всех в сети: предположение, что речь оказывает влияние и тем самым подобна действию; предположение, что постоянно писать о своих мыслях – это нормально, полезно или даже идеально.

Впрочем, мне нездоровая сосредоточенность Интернета на мнениях была даже полезна. Эта сосредоточенность коренится в том, что Интернет сводит к минимуму потребность в физическом действии: не нужно ничего делать, достаточно просто сидеть за экраном – и это будет приемлемая и даже достойная жизнь XXI века. Интернет ощущается как поразительно прямая связь с реальностью – если чего-то хочешь, кликни, и это окажется у твоего порога через пару часов. После трагедии мгновенно возникает целый ряд твитов и начинается общенациональная демонстрация старшеклассников. Но в то же время Интернет лишает наши действия энергии. И сфера реального мира оказывается в распоряжении тех, кто его действительно контролирует, а нам остается лишь разбираться, правильно ли мы объясняем собственную жизнь. Во время выборов 2016 года (и еще сильнее после них) я начала чувствовать, что почти ничего не могу сделать в отношении 95 процентов того, что для меня важно. Я могу лишь высказать мнение. Бесконечный поток негатива, разрушающий мою жизнь, в то же самое время способствует укреплению власти и обогащению где-то там наверху, вне моей досягаемости.

Не хочу сказать, что я была наивной фаталисткой, думающей, что ни с чем ничего нельзя сделать. Люди каждый день делают мир лучше своими конкретными действиями. (Не я – я слишком занята Интернетом!) Но их время и труд обесцениваются и воруются прожорливым капитализмом, который движет Интернетом и которым движет сам Интернет. Сегодня у нас не остается времени ни на что, кроме экономического выживания. Интернет плавно вписался в такую ситуацию, заставив нас разделить свое и без того малое свободное время на микрочастицы, распределив их в течение всего дня. В отсутствие времени на физическое и политическое участие в жизни сообщества, чего многие желали бы, Интернет предлагает дешевую замену: он дает нам краткие моменты наслаждения и контакта, связанные с возможностью постоянно слушать и говорить. В таких условиях мнение перестает быть первым шагом к чему-либо и начинает казаться концом.

Я начала задумываться об этом в 2014 году, когда работала редактором в Jezebel[4]. Много времени проводила за чтением заголовков на женских сайтах – в большинстве своем написанных на феминистском сленге. В этой реальности речь постоянно воспринималась как исключительно благотворное и приносящее удовлетворение действие: я видела заголовки: «Майли Сайрус[5] высказалась о гендерной текучести в Snapchat, и это было прекрасно», «Выступление Эми Шумер[6] о телесной уверенности на церемонии вручения премий Women’s Magazine повергнет вас в слезы». Формирование мнения также стало считаться разновидностью действия: посты в блогах предлагали советы о том, как относиться к сетевым конфликтам или конкретным сценам на телевидении. Даже идентичность и та приобрела черты действия. Само существование в качестве феминистки стало сродни некой важной работе. Эти идеи усилились и усложнились в эпоху Трампа, когда, с одной стороны, люди вроде меня занимались излиянием своего гнева в Интернете и, как правило, ничего не добивались, а с другой – Интернет становился стимулом реальных и стремительных перемен, как никогда раньше. В сложный период после откровений вокруг Харви Вайнштейна[7] женские выступления стали влиять на общественное мнение и вести к реальным переменам. Люди, наделенные властью, были вынуждены принимать эту этику, те, кто был виновен в домогательствах и насилии, лишились работы. Но даже в этом нарративе значимость действия слегка преуменьшалась. Люди писали о «выступлениях» женщин с молитвенным почтением, словно одна лишь речь могла принести женщинам свободу – словно от мужчин и не требовалось политических изменений, экономического перераспределения и подлинных инвестиций.