Качели Ангела - Елена Воздвиженская

ногами и орать до тех пор, пока взрослые не дадут ему то, что он требует. Но мужчина прекрасно понимал, что детский трюк не сработает сейчас, во взрослой жизни. Он долго лежал, глядя в одну точку на потолке, через некоторое время припухшие веки его сомкнулись, и он забылся тяжёлым неглубоким сном.

Алёне же не спалось. Она сама не знала, что могло бы сейчас ей помочь. Женщина бродила по квартире, открывая дверки шкафов и шкафчиков, брала в руки разные безделушки с этажерки и затем возвращала их на место, гладила рукой бархатистые листья фиалок, стоящих на подоконнике.

Наконец, она накинула пальто и сапоги, и опрометью выбежала из дома. Она стремительно шла по улице, быстрыми и уверенными шагами, словно к какой-то строго намеченной цели, но это было абсолютно не так. Алёна сама не знала, куда она направляется, ей просто нужно было двигаться, лететь, бежать, лицо её пылало, глаза горели как при лихорадке, взгляд выражал внутренний хаос чувств и мыслей. Ей казалось, что она близка к безумию. И что если она остановится хотя бы на миг, то сумасшествие настигнет её, запрыгнет, подобно зверю на плечи, вцепится стальной хваткой в голову, и тогда уже нет спасения.

И Алёна продолжала свой путь под дождём. Сколько она так шла – неизвестно, но только когда она начала различать окружающий мир, видеть то, что происходит вокруг, когда безумие осталось позади и потеряло её след, лишь тогда Алёна, оглядевшись, поняла, что забрела почти на окраину города. Обессилев, она присела на скамейку у подъезда, отдышалась и попыталась разобраться, где именно она сейчас находится. Сгущались сумерки, в домах зажигались окна, люди спешили домой, укрывшись под зонтами.

Какой-то писк не давал Алёне сосредоточиться, она посмотрела по сторонам, в надежде найти источник звука, и увидела мокрое дрожащее существо возле качелей на детской площадке. Алёна встала со скамейки и подошла поближе, чтоб разглядеть кто это. Это был маленький рыжий котёнок, продрогший, охрипший от плача, вода стекала с него ручьями, и малыш, похоже, уже погибал. Алёна наскоро размотала свой широкий тёплый шарф и завернула в него рыжика, а затем поместила его за пазуху вместе с шарфом:

– Не бойся, кошачий ребёнок, я тебя не обижу. Идём домой, нас ждёт вкусное молочко и мягкая постель.

Так в семье Андрея и Алёны появился Персик. После того как супруги отмыли котёнка от грязи и многочисленных блох, и просушили его шёрстку, он оказался на редкость пушистым красавцем нежного персикового цвета, словно топлёное молоко или мороженое крем-брюле. Благодаря живому игривому комочку супруги потихоньку стали возвращаться к жизни. Шерстяная душа был отличным лекарем, психотерапевтом и массажистом в одном флаконе. Он перебирал мохнатыми лапками по спине Алёны, когда та сидела по вечерам в уютном кресле, и слегка покалывал ей кожу острыми коготками, а затем сворачивался клубком возле Андрея и мурлыкал ему ласковые песенки.

Неожиданно, спустя несколько дней, Алёна вдруг почувствовала себя совершенно разбитой. То ли сказалась прогулка под дождём, то ли второе в её жизни страшное нервное потрясение, но иммунитет, по всей видимости, упал, и защитные силы организма оказались если не на нуле, то где-то рядом с этим показателем. К ночи у неё начался сильный жар, к которому присоединилась резкая боль в груди, каждый вдох давался с трудом, рёбра словно разрывали острыми зубьями. Встревоженный Андрей, несмотря на отговорки жены, схватился за телефон, чтобы вызвать врача. Приехавшие по скорой медики измерили температуру тела заболевшей. Затем внимательно прослушали с помощью стетоскопа, и простукали пальцами её грудную клетку:

– Вам нужно будет поехать с нами, – сказал, закончив осмотр, врач, – у меня есть подозрения на пневмонию, истинный диагноз можно будет подтвердить либо опровергнуть только с помощью рентгена. Собирайтесь, мы ждём в машине.

Трясущуюся в лихорадке Алёну доставили в инфекционную больницу города. В приёмном отделении дежурный доктор ещё раз осмотрел её и, написав несколько бланков, отправил по кабинетам сдавать кровь и пройти рентгенографию. Через полчаса Алёна снова была в кабинете дежурного со снимком и готовыми анализами. Врач долго рассматривал плёнку и, наконец, сказал:

– Ну что ж, придётся Вам остаться в больнице, у Вас левосторонняя пневмония. Сейчас сестра проводит Вас в палату, а затем пригласит на укол и капельницу в процедурный кабинет. Пока у меня всё.

Три дня Алёна лежала, пила много воды и спала. Окружающее мало её интересовало, она была очень слаба. Но вот, на четвёртый день, проснувшись утром, Алёна поняла, что она ужасно проголодалась и съела бы слона! Обрадованный Андрей, которому Алёна позвонила с просьбой принести чего-нибудь вкусненького, притащил столько продуктов, что можно было бы накормить ими всё отделение. Вечером Алёна, съев апельсин, отправилась в процедурный кабинет на уколы.

И тут её внимание привлекла странная картина: в одной из палат, устроенных по типу бокса, за широкой стеклянной дверью, виднелась железная детская кроватка, а в кроватке стоял, держась за прутья, малыш и даже не плакал, а как будто скулил жалобным и тонким голоском. Но мамы нигде не было видно, да она и не спешила, казалось, его утешить. Войдя в процедурный кабинет, Алёна задала медсестре вопрос:

– Скажите, а почему малыш из восьмой палаты один? Где его мама?

– А кто ж её знает, где она! – ответила в сердцах сестра, – Это отказник, сначала они попадают к нам на карантин, а затем их уже отправляют в дом малютки.

В сердце Алёны что-то оборвалось, то же щемящее чувство, когда она подобрала на улице мокрого, облезшего, несчастного котёнка, вдруг накрыло её волной, к горлу подступил комок. Нет, она, естественно, слышала и знала, что в мире существуют брошенные дети и детские дома, но ни разу в жизни ей не приходилось сталкиваться с подобным наяву, и ей казалось, что всё это живёт лишь на экранах телешоу, да на страницах книг, где-то там, в параллельной вселенной, но не рядом с нею. И вот он – маленький плачущий мальчик в соседней палате – самый, что ни на есть настоящий, стоит перед нею в железной кроватке, словно за тюремной решёткой, ограждающей его от мира обычных, «нормальных» людей, уже с младенчества проведя черту между ним и остальными.

– А можно мне войти к нему? – спросила Алёна.

– Это ещё зачем? – ответила вопросом на вопрос сестра, – Ты его приучишь к рукам, а нам потом мучайся? У меня вон больных на этаже двадцать три человека, а санитарки нет, всё на мне ночью. Ты хочешь, чтобы я только с ним сюсюкала? О чём думала его мамаша, когда подбросила его к дверям больницы? Так что даже не думай, нечего приучать его к рукам. Только хуже всем сделаешь, жалостливая.

Алёна промолчала, но щемящее чувство не покидало её сердце. Возвращаясь в палату, она снова задержалась у той двери. Малыш уже не плакал, не осталось сил, он сидел в кроватке и смотрел на дверь, будто ждал кого-то, тельце его вздрагивало, словно в беззвучном рыдании, волосики были мокрыми, вспотевшими, а ползунки с распашонкой измазаны чем-то, вероятно детской смесью для кормления. Алёна пришла в палату и разрыдалась. Она долго ходила из угла в угол, прижимая к губам ладонь, что-то шепча, словно споря с кем-то, останавливалась и прислушивалась к ночным звукам. К утру, Алёна твёрдо знала, как она намерена поступить.

Много было на этом пути проволочек и препятствий, бюрократии и нелепых комиссий, с трудом дался долгий процесс будущим родителям Андрею и Алёне, порою им казалось, что вся система устроена как раз по принципу «даёшь стране больше сирот», какие-то дяди тёти так и пытались помешать им забрать Вовку себе, придираясь к каждой запятой в их справках и отчётах. Но вот всё было улажено, и супруги получили заветный документ, который гласил, что Привольнов Владимир Андреевич отныне их законный сын. А Вовка смотрел на папу и маму голубыми глазищами и радостно улыбался, словно тоже понимал, что он теперь никакой не отказник, а самый