Государственный преступник - Евгений Сухов

— Время ныне другое! — упрямо продолжал гнуть свое купец. — Теперь земля доход должна приносить, а не убытки. Вам это любой скажет.

— Да ведь продай я вам рощу, вы ее частями под дачные участки распродадите, — начинал кипятиться Андрей Андреевич. — И не станет рощи. А в ней и отец мой, и дед, и прадед и волка, и лисицу били, а первый из русских баронов Дагер даже на медведя ходил!

— Да нет там теперь ни медведей, ни волков. А что касаемо рощи, то я и не скрываю, что желаю продать ее под дачные участки.

— Ну вот! — воскликнул барон. — Что и требовалось доказать. Нет, сударь, не уговаривайте. Не продам я вам эту рощу.

— Ну хорошо, не продавайте, — отступил на заранее подготовленные позиции купец. — Тогда сдайте в аренду. Я разобью рощу на участки, и мы будем сдавать их дачникам. Вот вам и ежегодный ритмический доход!

— Но рощи-то все равно не станет?!

— Ну, вы, Андрей Андреевич, прямо как малое дитя. Неужели вы не понимаете, что в вашем положении это выход?

— Да все я понимаю, — вздохнул барон. — И поверьте, я даже благодарен вам за ваши предложения, потому как вижу, что не только корысть движет вами, но и участие. Но, простите, не могу.

— Ну, коли так, — поджал губы купец, — воля, конечно, ваша. Тогда хоть обещайте, что ежели надумаете все же продавать рощу, то дадите знать мне первому.

— Это я могу вам обещать, — протянул руку купцу барон. — Можете не сомневаться.

Из кабинета Андрей Андреевич вышел в глубокой задумчивости. Может, все-таки прав купец, и продать Охотничью рощу — лучший выход поправить дела замка?

В Розовой гостиной он едва не столкнулся с племянницей. Десять лет назад он, после смерти сестры, стал опекуном девочки и, конечно, взял ее к себе в замок. Из малого дитя она на его глазах превратилась в прелестную девушку, хрупкую и добрую до самопожертвования, что немало беспокоило дядю. Собственно, это на ней лежали все заботы о хозяйстве усадьбы, и, надо заметить, справлялась она с этим отменно.

— Что с тобой, дядя? — озабоченно спросила Вера.

— Ничего, дитя мое, все в полном порядке.

— Ты меня обманываешь, — пытаясь заглянуть в его глаза, промолвила Вера. — Думаешь, я не вижу, что ты чем-то озабочен? Если у тебя неприятности, почему ты не хочешь довериться мне? Разве я не заслужила права разделять твои заботы?

— Конечно, заслужила, — улыбнулся барон. — Но поверь, ничего такого не произошло. Во всяком случае, пока.

— Ах, пока, — поджала губки Вера. — Надеюсь, когда наступит это «пока», ты поделишься со мной?

— Не обижайся. Ты ведь знаешь, бывают обстоятельства, о которых, при всем моем желании, я не могу говорить с тобой.

— Неправда. Не знаю я никаких «таких» обстоятельств. Но догадываюсь, что это связано с деньгами. Ведь так?

— Ну…

— В таком случае я тебе уже говорила: ты вполне свободно можешь распоряжаться моим состоянием, что осталось мне от мамы.

— Я не вправе трогать твои деньги. Да и ты тоже.

— Но если это необходимо?

— Даже если и необходимо. Я должен решить свои проблемы сам.

— Ага, вот ты и попался. Значит, все же есть проблемы? А ну-ка, давай говори!

Она отступила на шаг, сложила руки на груди и устремила на дядю требовательный взгляд своих больших карих глаз. Теперь она мало походила на подростка, и сквозь ее пока еще девически-угловатые формы явно проступала женщина, которая скоро будет знать себе цену. Барона выручило только то, что в гостиную вошел камердинер и подал ему телеграмму.

— Что там? — с тревогой спросила Вера, когда дядя прочел телеграмму и нахмурил брови. В ответ барон молча передал ей листок. Девушка быстро прочитала две строчки и не смогла сдержать радостного возгласа.

— Не пойму, чему ты радуешься, — хмуро произнес Андрей Андреевич. — Три месяца не минуло, как Михаил был в отпуске, и вот на тебе: «Приезжаю ночным поездом. Прошу выслать экипаж». Это что, вторичный отпуск? Так его без важной причины не дают.

— Ты думаешь, у Мишеля неприятности? — спросила Вера, кляня себя за то, что выказала дяде свою радость. Ведь молодой девушке, начавшей выезжать в свет, не к лицу такая непосредственность. Свет требует non seulement tre, mais paraitre — не только быть, но и казаться…

— Вне всяческого сомнения, — пробурчал барон, хмуря седые кустистые брови, — это уж будь уверена. К сожалению, ничего иного от него ожидать не приходится.

— Дядя, ты несправедлив к Мишелю. Он хороший и добрый.

— Милая девочка, — с любовью и благодарностью посмотрел на нее барон. — Как раз хорошие и добрые и делают в жизни самые большие глупости.

— А я думаю, все будет хорошо. Если и случилась какая неприятность, то маленькая. Вот такусенькая, — вытянула она большой и указательный пальцы и почти свела их вместе. — Ведь случись большая неприятность, он бы обязательно об этом телеграфировал.

— Пожалуй, — решил согласиться с племянницей Андрей Андреевич. — Будем надеяться, что ничего худого не случилось. Да, будь добра, скажи Ивану, чтобы к ночи выехал в Ротозеево встречать Михаила. Пусть возьмет охотничью бричку.

Ужинали дядя с племянницей без всякого желания. Дядя — потому что не мог отогнать мысль о случившейся с сыном беде, а племянница — потому что ни о чем больше не могла думать, как о предстоящей завтра встрече с кузеном, самом прекрасном из людей, живущих на этой земле.

— Не понимаю, что вас так беспокоит в этом деле, — поднялся с кресел нижегородский полицмейстер Лаппо-Сторожевский и зашагал по кабинету, потянув за собой дымок дорогой гаванской сигары. — Вскрытие трупа не показало совершенно никаких признаков насильственной смерти. Его не отравили, не задушили, не защекотали, наконец, до смерти. Человек умер сам. Ну, пришло его время. В чем же вы видите здесь криминал?

— Исчезла дорожная сумка, которую видел у него кондуктор, — возразил полицмейстеру Аристов. — Человек едет вторым классом, но у него нет ни багажа, ни билета, ни портмоне, ни часов, ни даже носового платка, наконец! Почему, как вы думаете?

— Батенька, помилуйте! — Густые брови полицмейстера протестующе вскинулись. — Причин этому может быть множество: потерял, выбросил, подарил, проиграл, заложил, пропил… в наше время это немудрено. Но я вижу, — снова выпустил облачко синеватого дыма полицмейстер, — у вас имеется собственная версия?

— Имеется, — согласился Артемий Платонович. — Посудите сами. Почему у него нет билета? Потому что он лежал в его портмоне. Почему нет портмоне? Потому что там еще лежали и документы, удостоверяющие его личность. Кто-то очень постарался, чтобы было трудно установить, что за пассажир умер в вагоне второго класса. У него не обнаружено часов, на крышке которых могла бы быть дарственная надпись, и носового платка, где наверняка имелись его инициалы. Почему нет этих вещей? Потому что их изъяли у покойника, дабы лишить вас всяческой зацепки быстро установить его личность. Если все это так, как я думаю, то смерть эта была неслучайной.