Спин - Роберт Чарльз Уилсон

Я покосился в окно. Действительно, тьма. Потом перевёл взгляд на часы:

— Да ведь… рановато ещё, Диана.

— Ты спал? Я тебя разбудила?

— Нет-нет.

— Спал, спал. Счастливчик. Темно, холодно. Я глянула на наружный термометр за окном в кухне — тридцать пять по Фаренгейту. Нормально, что такая температура?

— Вчера то же самое было.

— Джейсон заперся у себя, химичит с радио. Родичи… э-гм… дрыхнут родичи, отсыпаются. А у тебя мать встала?

— Рано ещё, Диана. Да и выходной у неё. — Я исподлобья глянул в окно. Разумеется, в это время тьма уже должна бы понемногу разбавляться светом. Хоть лучик бы… Всё легче стало бы на душе.

— Ты её не будил?

— Ну, Диана, зачем? Что, она звёзды вернёт, что ли?

— Вряд ли. — Она помолчала. — Тайлер…

— Я слушаю, слушаю.

— Что ты помнишь…. самое первое?

— Э-э… сегодня?

— Нет. Вообще. Самое первое воспоминание в жизни. Может, вопрос и дурацкий, но мне кажется, стоит минут на десять отвлечься, поговорить о чём-то другом, не о небе и звёздах.

— Первое, что я помню… — я призадумался. Пожалуй, это в Лос-Анджелесе. Перед тем как мы переехали на восток. То есть когда отец ещё был жив и работал на И-Ди и его молодое предприятие в Сакраменто. — У нас была большая квартира с белыми шторами в спальне. И я помню, как эти шторы развевались на ветру. Солнце, окна распахнуты, свежий ветер… — Я снова увидел эти развевающиеся шторы, как будто ощутил дуновение ветерка. Потом видение растаяло, и я спросил: — А ты?

Первое воспоминание Дианы тоже относилось к Сакраменто, но имело совершенно иной характер. И-Ди устроил детям экскурсию по предприятию, уже тогда имея в виду, в первую очередь, Джейсона как своего наследника. Диане запомнились громадные перфорированные балки, металлические полы, громадные барабаны сверкающей алюминиевой фольги, постоянный шумовой фон. Всё такое громадное, подавляющее, как будто замок сказочного гиганта, захватившего в плен её отца.

Гнетущее воспоминание. Она чувствовала себя там брошенной, забытой среди множества металлических монстров.

Поговорили о воспоминаниях, и Диана снова забеспокоилась:

— Посмотри на небо.

Я выглянул в окно. Над горизонтом появился свет. Достаточно света, чтобы разбавить ночную черноту каким-то сине-фиолетовым оттенком.

Не хотелось выдавать своего облегчения.

— Ну вот, ты оказался нрав, — облегчённо вздохнула Диана. — Солнце всё-таки встаёт.

Только это оказалось не солнце. Хитрая фабрикация, умелое надувательство. Но мы тогда ни о чём не догадывались.

Те, кто помладше, часто меня спрашивают: почему не было паники? Почему никто не метался сломя голову? Грабежи, мародёрство, погромы — где всё это? Почему ваше поколение согласилось на это без тени протеста?

Иногда я отвечаю: да ведь случались же всякие ужасы.

Иногда иначе: но мы ничего не понимали. А если бы поняли, то что бы могли поделать?

А иной раз отвечаю притчей, байкой о лягушке.

Сунь лягушку в кипяток — она тут же выпрыгнет оттуда.

Положи её в горшок с приятной тёплой водицей, поставь горшок на плиту, разогрей медленно, без спешки — и лягушка сварится, так ничего и не успев сообразить.

Конечно, угасание звёзд медленным процессом не назовёшь, но оно не повлекло за собою прямых сиюминутных несчастий катастрофического масштаба. Конечно, для астронома или стратега это сильнейший удар, повергающий в состояние ужаса. Но для парня с улицы, скажем, для водителя автобуса или продавца, бармена, официантки это лишь тёплая водица.

Англоязычные средства массовой информации окрестили это явление «Октябрьским феноменом». Термин «Спин» прижился не через год и не через два. Первым очевидным следствием стало крушение многомиллиардного бизнеса орбитальной спутниковой индустрии. Системы телевизионного вещания, коммуникации, в том числе телефонной связи, навигационные локаторы, системы разведки, интернет… Метеорологам пришлось вернуться к древним процедурам вычерчивания изобар и изотерм, вместо небрежного просматривания подаваемых спутниками карт. Безуспешными остались многочисленные попытки установить связь с международной космической станцией. Коммерческие запуски с мыса Канаверал, из Байконура и Куру пришлось отложить «на неопределённый срок».

Ничего доброго не принёс этот феномен таким корпорациям, как «Дженерал Электрик» — «Амери-ком», ATT, «Комсат», «Хьюз коммюникейшнз» и множеству подобных.

На мир посыпались кошмары, но сведения об этих кошмарах распространялись медленно, так как системы связи оказались парализованными. Новости не успевали просачиваться сквозь трансатлантический оптоволоконный кабель. Лишь через неделю до нас дошло известие об ошибочном или случайном запуске пакистанской ракеты «Хатф-5», оснащённой ядерной боеголовкой. Сбившись с курса, ракета уничтожила плодородную долину в Гиндукуше. Этот первый случай боевого применения атомного оружия с 1945 года, к счастью — можно и так выразиться, несмотря на трагические его последствия, — остался единичным, а ведь на грани уничтожения оказались Тегеран, Тель-Авив, Пхеньян.

* * *

Успокоенный состоявшимся, несмотря на мои опасения, восходом, я заснул и проспал до полудня. Когда я встал, оделся и вышел в наш «парадный зал», мать стояла перед телевизором, всё ещё в своём стёганом халате, нахмурившись, глядела на экран. Я спросил, завтракала ли она. Она ответила отрицательно, и я отправился на кухню готовить завтрак на двоих.

Той осенью ей было сорок пять. Если бы меня попросили описать её одним словом, я бы сказал, что она «серьёзная». Сердилась она крайне редко, а плакала на моих глазах лишь один раз, когда полицейские сообщили ей — это было ещё в Сакраменто, — что отец разбился на скорости в восемьдесят миль в час возле Вакавиля, возвращаясь домой из деловой поездки. Я видел её лишь такой, но кто-то видел её и другой. На полке в жилой комнате стоял портрет стройной красавицы, вызывающе глядящей в объектив. Я аж вздрогнул, когда мать в ответ на мой вопрос сказала, что на портрете изображена она — ещё до моего рождения.

Сейчас она не скрывала, что телевизор её не радовал. Местная станция без передышки давала новости, повторяя сообщения, полученные от коротковолновиков-любителей, и расплывчатые успокаивающие пресс-релизы федерального правительства.

— Тайлер, — сказала она, кивнув мне на стул, — я ничего не понимаю… Что-то ночью произошло.

— Знаю. Я сам видел, прежде чем лёг.

— Сам видел? А почему меня не разбудил?

— Да… не знаю…

Но она не рассердилась.

— Да и к лучшему, Тай. Ничего я не потеряла.