Игра чувств - Барбара Картленд

К тому времени Артур услышал историю о перепутанных младенцах и ухватился за нее, убежденный, что именно он, а не его брат является истинным наследником. Родители отметали это как детскую фантазию, убеждая себя, что мальчик перерастет напасть. Но он не перерос.

Братья женились в одном и том же году, и их сыновья, Чарльз и Джон, родились с разницей всего в несколько месяцев. Поскольку оба походили на своих отцов, получилось, что они тоже выглядели как близнецы, и двойные портреты начали писать снова. Чарльз и Джон, юные и очаровательные — в шесть лет, Чарльз и Джон — в седлах… В те годы они были близкими друзьями, пока Джон не заразился навязчивой идеей отца.

А потом Саймон внезапно умер от воспаления легких, оставив скорбящую вдову и шестнадцатилетнего сына Чарльза, отныне наследного графа.

Чарльз ясно помнил день похорон отца, когда он стоял у могилы, глотая слезы и держа мать за руку. Рядом был дед, суровый, сдерживающий боль, которую принесла ему смерть сына. По другую сторону могилы стоял Артур, с ног до головы одетый в черное, как и полагалось человеку, который только что потерял брата-близнеца. Чарльз вгляделся в его лицо, так душераздирающе похожее на лицо покойника. Быть может, он искал утешения в этом сходстве. Если так, то напрасно. Дядя ответил ему взглядом, полным свирепой враждебности, настолько мощной, что убитый горем мальчик инстинктивно отвернулся.

Тогда он принялся искать глазами Джона, которого по-прежнему считал своим другом.

Увы. В лице Джона была та же ненависть, что и у Артура. Все равно что наблюдать за одним и тем же человеком.

В эту минуту Чарльз понял, что потерял и друга.

Дед прожил еще пять лет, скончавшись через неделю после двадцать первого дня рождения Чарльза. Теперь Чарльз стал десятым графом Хартли, хозяином всех земель вокруг, лендлордом дюжины поселков и ферм, сквайром, другом и отцом «своих» людей.

Тяжелая то была ноша для совсем молодого человека, а горькая обида дяди Артура и кузена Джона сделали ее еще тяжелее. Переход титула растревожил старые раны. Раны эти так и не зажили.

И теперь Чарльз осознал, что они не заживут никогда.

Он нашел мать в гостиной в обществе бабушки, овдовевшей девятой графини и Иезавель, огромной длинношерстной кошки отталкивающего вида, которая не любила Чарльза точно так же, как он не любил ее.

Чарльз никогда не понимал, почему его мать, леди, добродетельность которой не вызывала ни малейших сомнений, вдруг решила назвать домашнюю любимицу в честь библейской блудницы.[2]

— Здравствуй, мой милый, — сказала мать, встречая сына поцелуем. — Мы видели, как Джон галопом несся прочь от замка, и надеялись, что ты придешь рассказать нам, что случилось.

— Думаю, вы уже успели сами обо всем догадаться, — ответил Чарльз, целуя бабушку и усаживаясь рядом с ней на диван. — Джон преподнес мне очередную пачку счетов, оплаты которых от меня ожидает, а я ему отказал.

— Совершенно верно, — сказала бабушка своим обычным высоким голосом, в котором слышался легкий присвист. — Он плохой мальчик. Не нужно ему уступать. Ты был чересчур снисходительным.

Чарльз подавил приступ отчаяния, который вызвала эта реплика. Бабушка была стара и с каждым днем теряла связь с реальностью. Казалось, она считала Джона всего лишь непослушным юношей, которому достаточно сделать строгий выговор. Истина, заключавшаяся в том, что Джон бессердечен, жесток и эгоистичен, как будто ускользала от нее.

Чарльз, жалея бабушку, изо всех сил пытался поддерживать заблуждение старушки, однако непонимание, которое он получал в ответ, усиливало ощущение ее постепенного отстранения.

— Боюсь, к Джону трудно не быть снисходительным, — мягко начал Чарльз. — Он сначала тратит деньги, а потом швыряет мне счета, зная, что я скорее заплачу, чем позволю арестовать его и навлечь позор на наш род.

— Господи, ну и мысль! — воскликнула мать.

До замужества она была леди Хестер Коулдейл, седьмой дочерью обедневшего графа, который растил слишком много дочерей и только одного сына.

Считалось, что с ее крошечным приданым ей повезло заполучить в мужья наследника графа. Она стала леди Хестер Бекстер, будущей графиней Хартли. Все как будто бы сложилось хорошо.

Но графиней она так и не стала. Смерть мужа еще при жизни свекра загубила ее надежды, и теперь главным в жизни для нее был сын.

Достигнув зрелого возраста, она все еще была стройной и изящной, сохранила остатки девичьей миловидности и мечтательную, непоследовательную манеру речи, за которой скрывался недюжинный ум.

— Я часто думаю, что Джона вполне можно назвать сумасшедшим, — произнесла она, склонившись над вышивкой. — Его мысли устремлены в одну точку и ничто иное не производит на него ни малейшего впечатления.

— Да, возможно, он немного сумасшедший, — задумчиво сказал Чарльз. — Он считает себя обманутым.

— Вздор! — без обиняков заявила леди Хестер.

Сын и свекровь посмотрели на нее.

— Вздор! — повторила она. — Чепуха и пустая болтовня. Он верит в это, потому что ему хочется верить. Точно так же, как и его отец.

— Полагаю, в этой старой истории про запутавшуюся акушерку не может быть ни капли правды. Так ведь, мама? — поинтересовался Чарльз.

— Запутавшуюся? Ты хочешь сказать пьяную, не так ли?

— Ну… я пытался проявить деликатность.

— Не нужно. Это дурная привычка. Называй вещи своими именами.

— Прошу прощения, — смиренно ответил Чарльз. — Но возможно ли, что это правда?

— Конечно же, нет, — ответила мать, — по той простой причине, что это невозможно. Миссис Кеннинг, акушерка, не могла спутать младенцев, потому что она ни на секунду не оставалась с ними двумя сразу. Она была абсолютно трезвой, когда приехала, иначе твой дедушка вышвырнул бы ее вон. Она помогла родиться Саймону, но потом нянечка унесла его. Миссис Кеннинг осталась с семьей, ожидая появления второго ребенка. Пока нянечка в соседней комнате показывала Саймона отцу, родился Артур, и его отдали заботам другой няни. Миссис Кеннинг щедро заплатили. Она отправилась в кабак «Танцующий лакей» и потратила все до последнего пенса на джин. Отсюда и пошла эта история, помяните мое слово.

Тут бабушка включилась в разговор и вздохнула, размышляя о младшем сыне, которого теперь не было рядом.

— Бедный Артур! — сказала она. — Самые яркие таланты достались ему. Саймон был благоразумным и крепким, но Артур — выдающимся. Он лучше всех умел ездить верхом и лучше всех учился, а потому, конечно, начал думать, что сам он лучше всех. Ему стало казаться, что судьба к нему несправедлива. А отсюда уже рукой подать до мысли, что миссис Кеннинг украла у него законные права.