Роковые девчонки из открытого космоса - Линда Джейвин

Ну, в общем–то, на самом деле и все.

А ты мальчик тихий, Джейк. Вообще–то не ожидала, что земные мальчики такие тихие.

Похоже, ты немного боишься. Не стоит. Постарайся не терять хладнокровия. Что бы ты ни делал, не упирайся. Толку не будет. То есть просто расслабься. И добро пожаловать в отсек сексуальных экспериментов.

* * *

Выкручен. Ага. Шарахнут. Ну. Попутал. Еще бы. Обоссался. Возможно. В этот конкретный момент истории всюхи Джейк ощущал множество всякого. Четкости там не было.

Это вам не пустяк. Джейк был из тех парней, которым нравилось думать, будто они такие четкие, что хоть этикетку вешай: берегись, острый край. Такие молодцы, что соленым огурцам впору использовать их как метрический стандарт. Такие четкие, что когда они входят в ньютаунский паб «Сандрингам», все маленькие гранджетки, панкоиды, крошки–бичевки и прочие существа рокенролльной ночи затаивают коллективный пивной дух и выдыхают: чео–оотко. Чео–откость, само собой, — это еще че–оотче четкого.

Че–ооткий/Четкий. Такое надо в себе поддерживать. И Джейк старался. Не так, чтоб в глаза бросалось, конечно. В мире Джейка важно, чтобы не заметили, как ты прикладываешь усилия. Ну, если только не к достижению какой–то поистине героической цели, вроде надраться в субботу вечером так, чтобы удалось единым махом не только стереть все воскресенье, но и прихватить добрую часть понедельника.

Трахаться на регулярной основе — еще одна похвальная амбиция, но тут правило усилий применимо вдвойне. Смысл в том, чтобы девчонка полагала, будто она сама преследует тебя. Тогда ей не только сложнее будет давить тебе на совесть, едва ты решишь делать ноги, но и возникает другое преимущество: ей захочется платить за твой хавчик, пока она еще тебя окучивает. А девчонки Джейка окучивали. Он был ведущим вокалистом невеликой, но уважаемой банды под названием «Босния». Соблазнительно ленив, забавен, не вполне все дома — такую комбинацию многие женщины находили неотразимой. Обладатель больших карих глаз невинного младенца и медленной белозубой ухмылки соблазнителя. Женщины имели склонность теряться где–то посредине — в окрестностях его скромного носика: их пленял его рослый, неухоженный, дредовласый рокенролльный мальчуковый шарм.

Дреды — вот еще одна идеальная иллюстрация к правилу усилий. Дреды — предельный стиль прически филона. Никакой стрижки, никакой расчески, никаких хлопот, правильно? Неправильно. Хорошие дреды требуют много труда, нежной любящей заботы и регулярного кручения в ладонях с воском.

Кроме того, нужно принимать сущностно важные эстетические решения. Насколько большие — достаточно большие? Обертывать или не обертывать? «Малохольный Колер» или естественные? Кроме того — проблема: что делать, когда волосяная петля выбивается посередине дреда, торчит, как ручка от чайной чашки, и выглядит вполне смехотворно. К тому же следует решить, стоит ли вообще мыть волосы, и если да, пользоваться ли шампунем: мнения насчет шампуней разделялись, но все единогласно выступали против кондиционера. Джейк мыл шампунем раз в две недели. Скручивал ежедневно. Натуральным блондином он не был.

Люди не понимают, как трудно быть филоном. Именно поэтому даже детки помладше вообще отказывались от этой роли. Стойкости не хватало.

Как именно Джейк развил в себе эту экстраординарную че–ооткость, грубую сексуальность, изощренный подход к укладке волос и даже рокенролльный талант, остается несколько загадкой, ибо вырос он в до жути санированной среде Канберры, столицы нации. Канберра восхитительна, как нефонский медовый месяц. Это хорошо спланированный город, где времена года начинаются точно в тот день, на который намечены, где вдохновенная криминальная деятельность более–менее ограничивается стенами Парламента, где секс — регулируемая индустрия и где еще незадолго до рождения Джейка пекари продавали иммигрантам ржаной хлеб из–под прилавка в заранее установленные дни, чтобы не пугать англов видом небелой буханки.

К тому же за свои двадцать три года на планете Джейк не так уж много путешествовал за пределами Канберры. Он совершил несколько кратких визитов в Сидней — еще до того, как переехал туда со своими лучшими корешами, близнецами Торкилем и Тристрамом. Один раз ездил в Мельбурн — попробовать собрать с кое–какими друзьями группу. Бывал там и тут на побережье на предмет серфинга, хотя доска Джейку всегда служила больше аксессуаром, нежели означала стиль жизни.

Куда бы Джейк ни путешествовал, он всегда ездил машиной, поездом или автобусом. Не летал никогда. Как поется в песне, музыка была его аэропланом[19]. Он пел, бренчал, он заходил настолько далеко, насколько она — и ассортимент химических коктейлей — могла его завести. Однако рок никогда его так не рокировал, дурь не возносила в такую высь, спид не разгонял, и кислота не забрасывала в места, что были бы страннее «Дочдочи», на борту которой Джейк очутился столь необъяснимым образом — выкрученный, дегравитированный, и голова его шла кругом.

Перед глазами все плыло и тряслось, а в груди было туго, как в штанах у Джина Симмонса[20]. Пару раз глубоко вдохнув, Джейк попытался разобрать, что его окружает.

Комната имела форму ломтика пирога. Похоже, без окон, хотя Джейк различал очертания иллюминаторов и дверей по боковым стенам. Они тлели зловещим лаймово–зеленым всепроникающим светом — при таком разглядывать что–то было бы отдельной задачей, даже если бы глазные яблоки Джейка сами по себе не отплясывали ламбаду.

Вздрогнув, Джейк засек серебристую фигурку, что плыла к нему на нежных копытцах. Ее изящные плечики поддерживали непропорционально крупную голову, бо́льшую часть которой занимали облегающие миндалевидные глаза. Сплошь зрачки — пугающе, непостижимо черные и странно похожие на те модели солнечных очков, в которых щеголяли парни, вроде Джейка. Глаза эти не выдавали ничего. Сходным же манером, рот существа представлял собой прорезь безо всякого в ней выражения. Уши вдавлены, а вместо носа Джейк разглядел небольшую вмятинку на месте ноздрей. В контрасте с инертной бессодержательностью лица веретенообразные руки существа со множеством суставов были кинетичны, как безумные. Четыре длинных узловатых пальца на каждой верхней конечности подергивались безостановочно. Всякий такой тик и трепет производил загадочный, едва ли не колокольный перезвон. Сердце простучало в груди барабанную дробь страха, и Джейк попробовал сосредоточиться на существе, однако чужая кожа ярко отливала металлическим блеском, который отталкивал взгляд.

Может, Джейк умер. Попал на небо, и вот так выглядят ангелы. Мертвый. Приехали. Он совершил свой последний нырок со сцены в огромный небесный партер. Такое постоянно случается с народом, если газетам верить. Господи. После того случая с трещиной в ключице Джейк пообещал матери, что никогда больше не станет нырять со сцены. Если она узнает, что он все равно нырял, он покойник, она его убьет.