По ту сторону зеркала - Татьяна Осипцова

— И мне дай.

Не думая ни о чем, она сунула бабушке сигарету и поднесла зажигалку.

— Как его звали?

— Владимир. В метрике у тебя его отчество. Да и почему — звали? Ему сейчас должно быть лет шестьдесят с небольшим. Жив, наверное, — довольно равнодушно ответила Софья Аркадьевна, с удовольствием выпуская струю дыма.

Надя смотрела на курящую бабушку, боясь задать вопрос:

— Он… бросил маму? А моя сестра, что с ней случилось?

— Надеюсь, Верочка жива и в полном здравии. Ее забрал твой отец после смерти Любы.

Софья Аркадьевна затушила сигарету, провела ладонью по лицу и, собравшись с духом, начала свой рассказ.

— Любочка познакомилась с ним в университете, он какие-то семинары там вел, а вообще работал в институте прикладной физики. Я не возражала против того, что они встречаются, он казался хорошей партией. Старше Любы на семь лет, научный сотрудник, к тому же образование получил в Ленинграде, хотя по рождению — сибиряк. Мы с ним много о Ленинграде разговаривали. Владимир был всегда очень прилично одет, в гости приезжал с букетом и конфетами. Когда они решили пожениться, я мысленно перекрестилась. Дочка выходит замуж за приличного, образованного, симпатичного мне человека — чего еще желать?

У него в Новосибирске имелась отдельная квартира, роскошь по тем временам для такого молодого человека. Да и материально он был неплохо обеспечен, я была рада этому и не задавалась вопросом, откуда эти блага. Когда вы родились, он от счастья чуть не прыгал. Все было прекрасно больше года, почти полтора. Я, конечно, редко вас с Верочкой видела, пару раз в месяц. Три часа на поезде в один конец — не наездишься! Мечтала, что, когда вы постарше станете, смогу иногда вас к себе привозить.

Однажды приезжаю вас навестить, а Любочка, радостная такая, возбужденная, кричит:

— Мама, Володю в Ленинград переводят!

Я удивилась: что же, в Ленинграде своих физиков нету? Или его фамилия Иоффе? Ведь понятно, что только выдающегося ученого могут перевести в северную столицу, его ведь с семьей жильем обеспечить надо. На мои слова Люба ответила:

— Так его не институт переводит, а Комитет!

— Какой комитет? — не поняла я.

— Госбезопасности. Ведь Володя не только физик, но еще и офицер КГБ.

— И ты знала об этом? — ужаснулась я.

Люба сказала, что знала, почти с первого дня. Только муж просил не трепать об этом языком. Он следит за соблюдением секретности, поскольку в институте занимаются разработками для Министерства обороны. Для всех он обычный физик.

— Не физик он, а сексот! — гневно выкрикнула я.

На что моя глупая дочь спросила, что это за слово такое.

Пришлось объяснить, что из-за таких засланных казачков-предателей погибли все мои родные, и ее отец тоже.

Я рассказала ей все. До этого она ничего не знала: ни про деда с дядей, ни про то, что я все детство и юность в ссылке прожила, ни про то, где умер ее отец. Я считала, что узнав, она может озлобиться на советскую власть, еще в диссидентство ударится — пусть уж растет девочка, как все.

На Любу мой рассказ произвел гораздо большее впечатление, чем в свое время на тебя, ведь ты была подготовлена, кое-что уже читала о сталинских временах.

Вначале Люба даже не хотела мне верить. Ей было трудно представить, что по навету какого-то холуя человека могли сослать, отправить в лагерь, а то и расстрелять. Я сказала, что могу показать справку из лагеря, в котором умер ее отец, и объяснила, что он пострадал всего лишь за поддержку своего талантливого товарища. Кто-то следил за его высказываниями и доносил куда следует… И ее муж внедрен в институт физики с такой же целью — следить за лояльностью ученых.

— Знай я все с самого начала — никогда не позволила бы тебе выйти за него замуж! Если ты не разведешься — я знать тебя не хочу! — заявила я напоследок.

Люба решила все правильно. Не дожидаясь возвращения ее мужа, мы собрали кое-какие детские вещи и поехали сюда, домой. Он явился на следующее утро. Я с порога сказала, что ноги его в моем доме не будет. Он потребовал объяснений. Любочка, заверив меня, что твердо решила развестись, вышла с ним на улицу. Уж не знаю, о чем они там говорили, но через час Люба вернулась и сообщила, что Владимир уедет в Ленинград один.

Целый день она провела дома, с вами, а когда я вернулась с работы, сказала, что хочет прогуляться перед сном. Спокойно так сказала, я ничего и не подумала… А она дошла до улицы и бросилась под грузовик.

— Бросилась? — закричала Надя.

Софья Аркадьевна опустила глаза.

— Да. Суд ведь над водителем был. Свидетели показали, что она нарочно долго стояла, дождалась большой машины и шагнула под колеса.

— А что было потом? Где моя сестра и отец?..

— Он устроил Любочкины похороны… я была не в состоянии этим заниматься. А на девятый день пришел и сказал, что забирает вас. Я стала кричать, что не отдам ни за что… Владимир ответил, что никаких прав на это у меня нет. Он — отец, в разводе они с Любой не состояли, по закону дети должны быть с ним. Представив, что останусь совсем одна, я заревела… Тогда он сказал:

— Софья Аркадьевна, я понимаю, как тяжело потерять дочь. Не знаю, что уж вы обо мне думаете, но я очень любил Любу, и мои девочки — все, что от нее осталось. Через несколько дней я еду в Ленинград. С двумя маленькими детьми мне будет тяжело. Но ведь и вы с ними обеими не справитесь! Давайте я возьму с собой одну, вторая останется с вами, вам не будет так одиноко. Если вы согласны, я помогу оформить опекунство. Если не согласны — заберу обеих, и вы мне помешать не сможете!

Надя смотрела на бабушку остановившимися глазами.

— Наденька, — всхлипнула она, — у меня не было другого выхода! Я боялась остаться совсем одна. Они уехали буквально через неделю… Он выбрал твою сестру, почему-то она к нему всегда больше, чем ты, тянулась.

— Вы переписывались?

— Нет, я не хотела ничего знать о человеке, виновном в смерти моей дочери!

— Ты считаешь виноватым его? Они с мамой жили себе спокойно, любили друг друга, и тут явилась ты со своей правдой! А была ли она нужна моей маме?.. Если бы не это, мы бы все уехали в Питер, и мама была жива!

Бабушка испуганно смотрела на внучку.

— Может, потом поговорим? Ты на работу опоздаешь…

— К черту работу! Сейчас позвоню, скажу, что заболела. Поговоришь с тобой потом, как же! Или опять в маразм впадешь, дурочкой прикидываться станешь, или врать начнешь! Всю жизнь ты от меня правду скрывала! Но сейчас все мне расскажешь…

Никогда Надя не разговаривала так с бабушкой.

Позвонив в детский сад и предупредив, что на работу сегодня не придет, Надя вернулась на кухню. Бабушка, всхлипывая, перебирала бумаги в шкатулке.