Механический хэппи-лэнд - Рэй Брэдбери

– Как делишки? Как детишки? Не болит ли голова?

Пистолетные выстрелы, грохнувшие в ответ, слышала вся округа аж до самой Седьмой улицы.

Прежде чем я покончу со своей бренной жизнью, распрощаюсь с жуткими чужаками и уйду от всего светлого и темного, я должен поведать о причине своего самоубийства. Мой рассудок объят липким страхом, который горит в закоулках подсознания, подобно бледному пламени свечи в гробнице. Ужас высасывает из меня силы и заставляет слабеть и трепетать, как ребенок. Что бы я ни делал, я не в состоянии от него избавиться, ибо ночь полнолуния насильно его возвращает.

Я сижу в тишине темной комнаты и жду. В нескольких футах возвышаются огромные напольные часы – реликвия многих поколений нашего семейства – с мрачным циферблатом, что бледно маячит в черноте, отбивая часы низким и изысканным боем. Старинный хронометр должен исполнить действие, которое я не могу доверить своим трясущимся рукам, и в полночь, с последним ударом, через четверть часа, рычаг надавит на спусковой крючок револьвера, прикрученного сбоку, и отправит сокрушительную пулю мне в сердце. Пока я жду, я должен, обязан излить, облегчить душу своим повествованием.

Я искатель приключений. Я не хожу торными путями. Но вот мне минуло тридцать лет, я седовласый старик, у меня трясутся пальцы. Страх изрезал мое лицо, оставив на нем запавшие глазницы и борозды, как на коже мумии. Я немощен, я одряхлел и обессилел. Мне впору захлопнуть крышку гроба и опочить навечно.

Вернуться бы в прошлый год, ко дням, минувшим совсем недавно и дьявольски далеким от постоянных терзаний, из-за которых двенадцать месяцев показались мне целым веком.

В Индии, за Гималайским хребтом, в сумрачной местности, где рыщут тигры, меня бросили мои родные, которые мямлили суеверные россказни про «Луану». Прорубаясь сквозь дебри колючих зарослей, я набрел на косматого человека, сидевшего, скрестив ноги, под деревом, попыхивая опиумной трубкой. Я заговорил с ним в надежде обрести в его лице проводника, но не получил ответа.

Я посмотрел ему в глаза – миндалевидные щелочки в хитросплетении морщин, но не увидел ни радужки, ни зрачков, а только сгусточек налитой свинцом плоти, словно глазные яблоки закатились назад в гипнотическом опиумном сне. И он не проронил ни слова, а лишь едва покачивался из стороны в сторону, словно саженец на летнем ветерке, и струйки дыма слетали с его губ. Придя в ярость от молчания, я затряс его, пока трубка не вывалилась из его рта. Его челюсть упала, обнажив ряд острых желтых зубов, при виде которых мой желудок взбунтовался. Незнакомец не мог говорить, ибо его язык посинел, съежился, словно сушеная, рассеченная смоква, и истек кровью. Из недр его горла раздались нечленораздельные звуки, как в бреду. И я отпустил его. Его руки немедленно зашарили по земле, нащупали трубку и водворили ее на место – в рот. Он продолжал безмятежно покуривать трубку, слепо и бессловесно, и я в спешке покинул это место.

Остаток дня я продирался сквозь джунгли, где не ступала нога белого человека. Погибая от жажды и голода, я безуспешно попытался дойти по еле заметным звериным тропкам до водопоя. Когда я попытался вернуться туда, где я прорубил проход в колючих зарослях, исчезли и моя тропа, и странный слепец. Словно за несколько часов все заново заросло тернистым кустарником. И когда я заметил зарубку, сделанную мной на дереве, то понял, что колючки действительно растут, ибо зарубка оказалась заметно выше. Это был край безумно растущих джунглей, где растения прорастали, росли и умирали за неделю или две. Растительный покров имел толщину в целый фут и оказался поразительно живучим, а жутковатые джунгли были знойными, необъятными и молчаливыми. Даже звериный рык тигра не нарушал гнетущую тишину, которая душила меня, пока я не исторг вопль, дабы усладить свой слух и, задав себе встряску, вернуть себе здравомыслие. Когда странное отсутствие звука становилось невыносимым, я бежал напролом сквозь кустарник и болота, спотыкаясь, падая и скользя, пока с меня градом не начинал лить пот. Тогда я садился отдохнуть и смотрел, как высыхает грязь на обуви, образуя коросту.

И все равно – ни звука. Нечто зловещее опутывало эту обрамленную деревьями местность беззвучным однообразием.

По мере того как солнце отправлялось в недолгое плавание по океану листьев и ветвей и пропадало на западе, я осознал, что это обособленное место, не потревоженное внешним миром, от которого оно отбивалось стеной колючек. В этом краю безмолвия было мало водопоев и животных, а аборигены были скрытны и встречались редко. Я смутно припоминал странные рассказы о них, об их земле и ритуалах при свете полной Луны.

С приходом сумерек грот космоса пророс светящимися точками – звездами. Проходили часы, и оглохшую ночь усеивали все новые серебряные точки. И вот воистину световая пелена застилает небосвод. Сидя и глядя вверх сквозь кроны деревьев, я ощутил вокруг себя шевеление. Словно весь лес встрепенулся и ожил. Мелкие листочки зашелестели под ногами, стройные росточки заколыхались, задрожали, и могучие великаны джунглей воспряли и отряхнули наземь свою листву. Казалось, будто в темноте деревья стали расти втрое быстрее, чем днем, пускали побеги и зацветали неким таинственным образом. Деревья нарушили тишину слабым шуршанием, подлесок зловеще зашебуршал. Я встал и пошел сквозь болото; тина под ногами мешала идти, и я упал, растянувшись в полный рост, лицом в грязь.

Лежа на земле, я ощутил, как ко мне метнулись щупальца и вцепились в меня, поглаживая мой затылок и неумолимо стискивая меня, пока я, задыхаясь, не стал хватать ртом воздух. Узловатые лианы обвили мой лоб, сдавливая виски до пронзительной кинжальной боли. Я схватился за горло, слабыми движениями высвобождаясь из удушающей петли, и вскочил на ноги. Не разбирая дороги, я отчаянно бросился вперед, как вдруг оказался по колено в ледяной воде.

Моего страха и след простыл, когда я плюхнулся на колени в подернутую трухой воду, отталкивая от себя паутинчатые обломки. Под рукой кругами заколыхалась вода, и, склонив голову, я заметил, что на поверхности отражаются звезды, как пляшущие светлячки. Я жадно, большими глотками поглощал воду и смочил себе лоб и виски, чтобы унять вселившуюся в них жгучую боль. Затем я откинулся на спину и плавал в пруду, глядя, как вода ласкает обувь и обмотки.

Сколько я так пролежал и расслаблялся, мне неведомо. Когда я поднялся, насквозь промокший, то ощутил новую силу, нарастающую с каждой минутой. Я снял истерзанную рубаху и прополоскал. Затем я выжал и обмотал ею голову, чтобы влажность хоть на сколько-то меня поддерживала. Вода впитывалась в кожу, мерцая, как сероватый ил.

Влекомый темнотой, я избавился от страхов, пробираясь меж прыгучих щупалец. Слабые шорохи, таинственное журчание воды и бормотание в земле, стреляющий треск сучьев – джунгли стали живым, одушевленным, дышащим существом, по которому я шагал. Затем передо мной открылась поляна, в мрачной глубине которой выстроились в круг темные силуэты.

Я неожиданно встал, словно замороженный внезапным порывом зимнего ветра. Я прищурился, чтобы разглядеть фигуры, лежавшие, скрючившись, на поляне. Мне показалось, что я вижу сорок зловещих каменных изваяний, вкопанных в землю, присевших на корточки в ожидании. В середине на земле одиноко лежала другая скорчившаяся фигура.