Условно пригодные - Питер Хег

– Врачи сидели,- рассказывала Катарина,- а она расхаживала взад и вперед по комнате и рассказывала им, что ход времени – это обман. Она весила меньше сорока килограммов, и у нее выпали все волосы.

Она умерла через полтора года. Таблетки она отказывалась принимать, говорила, что от них она впадает в сонливость, а надо, напротив, направить свет внимания на боль.

Катарина начала ходить по комнате. Может быть, она хотела рассказать и о своем отце, но не могла собраться с силами.

– Я видела их обоих покойниками,- сказала она,- они умерли с интервалом всего лишь в полгода. Это были не они. То есть это были они, но в них больше не было жизни. Жизнь ушла. Обычно об этом – о том, что в человеке есть жизнь,- как-то не думаешь. Но если знаешь человека и знаешь, каким он обычно был, то кое-что понимаешь. Что жизнь просто так не может уйти. Что она, должно быть, куда-то ушла. И тогда я выдвинула гипотезу.

Она подошла ко мне.

– Она пыталась растянуть секунды, как бы наблюдая за ними. А отец потом пытался укорачивать их, чтобы они шли быстрее. Не может быть, чтобы они жили в одном времени. У каждого из них, наверное, было свое время, отличное от того, которое существовало для остального мира. Потом и для меня время стало другим, я часто думала: теперь все так плохо, что хуже и быть не может, и так будет продолжаться всегда. Как в твоем письме: «Мгновения, которые длятся вечность». Когда я смотрела на них после смерти, я знала это. Что существует не одно время, что должны быть разные времена, существующие одновременно.

Она совсем понизила голос, так что мне пришлось придвинуться к ней. Она говорила тихо не от страха, казалось, она забыла о том, как близко мы находимся от учительской, просто для нее все это было так важно, что говорить было трудно.

– Я хочу исследовать это научно,- сказала она.- Нам надо попробовать прикоснуться к времени.

Прикоснуться к времени. Наверное, в этом для меня с тех пор и заключался смысл жизни.

Эта комната – лаборатория. Она примыкает к спальне, где спят ребенок и женщина. Я чувствую страх.

Когда-то мне казалось, что я боюсь разлуки с ребенком. Но дело не в этом. Я боюсь того, что потеряется связь ребенка с миром, то есть что ребенок умрет. Или мир. Чтобы этого не случилось, я готов на все.

Я понимаю, что это кажется совсем непонятным. Но сказать лучше я не могу.

Если страх касается тебя самого, то с ним можно что-то сделать, на него можно направить свет внимания. Но если тебя уже не волнует, что произойдет с тобой, то появляется страх за других людей, а потом и за весь мир.

Нет бесстрашных людей, есть только мгновения без страха. Как, например, мгновения в лаборатории. Во время работы и после нее возникает нечто похожее на спокойствие.

Катарина хотела рассказать мне и о своем отце, но не успела.

Мы оба, должно быть, не услышали звонка, и на этот раз нас решили искать.

За нами пришел Фредхой. Войдя в дверь, он некоторое время стоял, ничего не говоря и глядя на нас. Потом сделал шаг в сторону, и мы вышли.

Частная школа Билл пользовалась хорошей репутацией. Всегда отмечали, что преподавание в школе ведется на высоком профессиональном уровне.

И все же время от времени в школу принимали отдельных слабых учеников, которым, например, требовались дополнительные уроки,- со временем этих учеников подтягивали до уровня всего класса.

Об этом все знали, ведь это соответствовало идеям, на основе которых создавалась школа.

Кроме этого, за последние годы в школу приняли нескольких учеников на особых условиях. Этому не было никакого объяснения.

Таким образом попал в школу я. И Август тоже.

Он появился 3 октября. К этому моменту мы с Катариной из осторожности не говорили друг с другом уже неделю и два дня.

Я увидел его утром, на первом уроке, в кабинете Билл. Меня вызвали из класса, в кабинете были Биль, Фредхой и Флаккедам. Август стоял перед Флаккедамом, он был на голову ниже меня.

– Это Август,- сказал Биль.

Потом Флаккедам его вывел.

В руках у Биля было личное дело Августа.

– С ним произошел несчастный случай,- сказал он,- после этого у него стало плохо с памятью. Он будет учиться в вашем классе. Ты будешь сидеть с ним за одной партой.

Что-то здесь было не так – они выглядели слишком сосредоточенными.

– Он потерял отца,- сказал Биль,- его мать все еще лежит в больнице. Говорить об этом нельзя.

В тот момент, когда я выходил из комнаты, он положил дело Августа на место.

Мы знали, что обо всех учениках собирают сведения и что на каждого заведено личное дело. Но неизвестно было, где они хранятся,- я и сейчас не хотел знать где,- но не мог не видеть этого.

Они лежали в деревянном сундуке, на крышке была резная эмблема школы: Хугин и Мунин, вороны Одина. Каждое утро они улетают с Валгаллы, а вечером возвращаются, садятся на плечи Одина и нашептывают ему на ухо о том, что видели.

Когда я выходил из дверей, открытая крышка сундука была обращена ко мне. Трудно было не заметить, что она закрывалась всего лишь на обычный мебельный замок с тремя-четырьмя цилиндриками.

На воронов я тоже обратил внимание. Здесь они были похожи на хищных птиц.

Это никак не отвечало идее. По идее, должна возникать мысль о том, что вороны, подобно детям и молодежи школьного возраста, собирают знания и опыт, а затем добросовестно используют их в отношениях с начальством. И к тому же здесь присутствовала тема птичьего полета и использовалась скандинавская мифология – получался прекрасный образ.

И все же в тот момент, когда Биль укладывал бумаги Августа назад в сундук, нельзя было не подумать о том, что эти вороны означают также наблюдение и контроль. А со временем еще и наказание или вознаграждение.

В тот же день мне удалось поговорить с Катариной.

В школе всегда учились двести сорок человек, не больше,- это помогало поддерживать высокий профессиональный уровень и давало возможность ученикам и учителям находиться в тесном контакте.

Это означало, что большинство учителей знали почти всех учеников и было очень трудно избежать контроля. Даже в интернате Химмельбьергхус, где на двадцать четыре ученика были заведующий, его заместитель, шесть ассистентов, педагог, медсестра и сторож, потому что мы считались такими дефективными,- даже там за нами наблюдали не так хорошо, как в школе Биля, где было почти невозможно оказаться в одиночестве.

Единственный момент, когда им трудно было избежать хаоса, наступал при перемещении учеников с места на место. Например, сразу после звонка.

Два учителя наблюдали за тем, как ученики поднимались в классы: один стоял под аркой, а другой – на лестнице между вторым и третьим этажами. Со своих постов они видели почти всю школу, за исключением участка лестницы между первым и вторым этажами. Там я и встретился с Катариной.