Москва силиконовая - Маша Царева

– Какой кошмар, – прошептала я.

– Этот старый дурак так и не научился соблюдать скоростной режим! – выкрикнула она. – Я сто раз предупреждала, что когда-нибудь все этим кончится!… Он в тюрьме. Ему дали восемь лет, – она тихо всхлипнула, – Даша, я просто тут умираю!

– Успокойся… – я не знала, что сказать, не могла найти слов, чтобы и правда ее успокоить, я слишком плохо знала собственную мать и слишком давно ее забыла, чтобы подобрать правильные слова.

– Пойми, мне ее не потянуть… Я понимаю, у тебя своя жизнь, планы… Но ты же знаешь, я не работаю, а у Челси платная школа, столько расходов. Мне одной не справиться. На пособие я и так буду еле-еле сводить концы с концами.

– Но я… Я тоже не работаю.

– Знаю. – Ее голос долетал до меня с опозданием. Невозможно было выяснять отношения в таком режиме. – Даша, все деньги я потратила на адвоката. Очень хорошего. Он уже подал апелляцию. И говорит, что, даже если не получится, мы имеем все основания рассчитывать на досрочное освобождение. Года через два.

– Два года?! – выдохнула я. – Ты хочешь сказать, что она должна жить у меня два года?!

– Почему у тебя? – Ее голос словно мгновенно покрылся тонкой корочкой льда. – Это и наша квартира тоже. А значит, в какой-то степени и квартира Челси. Даш, ну у меня просто другого выхода нет. Ты единственный родной человек Челси.

– Хорошо, что ты вспомнила об этом через четырнадцать лет, – не смогла удержаться я. – Очень удобно.

– Прекрати. Тебе предлагали поехать с нами… Даш, ну будь человеком… Она неприхотлива. Она тебя не объест.

– Но ее надо куда-то устроить учиться, это такие деньги! Ей четырнадцать лет, самый проблемный возраст! Я с ней не справлюсь, я просто не умею обращаться с детьми!

– Ты привыкнешь. Это и тебя дисциплинирует. В конце концов, тебе тоже не помешает хоть раз в жизни найти нормальную работу, пожить как нормальный человек. Ты меня, Даша, пугаешь. Ты ведешь себя как семнадцатилетка, а ведь тебе тридцать четыре, пора повзрослеть.

Я набрала побольше воздуха, чтобы на одном дыхании выдать все, что я думаю о тех, кто бросает собственных детей, десятилетиями ими не интересуется, забывает поздравить с днем рождения, а на Новый год передаривает не пригодившуюся в хозяйстве чепуху, а потом имеет наглость давать непрошеные советы воспитательного характера, но… не успела.

– Ой, Даш, мне на мобильный звонит адвокат отца, я тебе перезвоню, – выпалила мама и отсоединилась.

А я уже потом подумала: ну какой к черту адвокат, во Флориде глубокая ночь, она просто хотела от меня отвязаться. Она, как всегда, спрятала голову в песок, сделала вид, что все нормально, что никакой проблемы нет, если нет моего возмущенного голоса в телефонной трубке.

Я сжала ладонями виски.

– Все нормально, Даш, – сказала Челси у меня за спиной. – Я тебя не напрягу. Мне даже необязательно идти учиться. Если ты будешь давать мне немного денег и скажешь, где я могу познакомиться с приличным парнем… То есть я вообще предпочитаю мужиков постарше… То я совру родителям, что ты пристроила меня в МГУ как юного вундеркинда.

Сжав кулаки, я обернулась.

Челси сидела на полу, скрестив босые ноги с чудовищно грязными пятками. В одной руке у нее был бокал с мерло, бутылку которого мы с Федором заначили для какой-нибудь особенной даты, в другой – наполовину истлевшая сигарета. Пепел падал на ковер, юную леди это нисколько не смущало.

– Послушай, – сказала она, кивком нечесаной головы указывая на фотографию Федора, которую я использовала вместо закладки для книг, – кто этот урод? Это какой-то ваш актер, да? Я всегда говорила, что современные русские актеры похожи на голубых. Слушай, Даш, а у тебя когда-нибудь был секс с голубым? Если нет, советую попробовать, они такие нежные! А если еще скормить ему виагры…

Я опустилась на антикварный стул, бархатную обивку которого эта маленькая сволочь наверняка тоже со временем прожжет своими вонючими сигаретами, и закрыла лицо руками.

Добро пожаловать в ад, моя дорогая.

Welcome to hell.

* * *

Да, я ее сразу возненавидела. Свою собственную сестру. И она, разумеется, это поняла, кожей почувствовала: Челси могла быть кем угодно – безбашенной искательницей приключений на собственный зад, склонной к эпатажу матерщинницей, невоспитанной, жалкой, безвкусной – кем угодно, но только не дурой. Я это быстро поняла. Пусть ее образование оставляло желать лучшего (свобода, которую предоставили ей в Майами родители, ни к чему хорошему в этом смысле не привела), у нее был живой ум и потрясающая, звериная интуиция. Может быть, в других обстоятельствах она бы мне и понравилась, вызывающие неформалы всегда казались мне трогательными, их почему-то хотелось опекать и нянчить, но… Только не она. Боюсь, если бы она даже была совсем другой, носила белые носочки, ела, оттопырив мизинчик, и нараспев читала Веру Павлову, это ничего бы не изменило. Мне было тошно в этом признаваться – но я ревновала и завидовала.

Родители. Никакой особой близости между нами никогда не наблюдалось, к моему воспитанию они относились так же наплевательски. И они действительно предлагали мне уехать с ними, я даже помню, как мы прощались в Шереметьево, и мама плакала… И я вовсе не чувствовала себя несчастной, оставшись в Москве, скорее наоборот, у меня началась новая жизнь, карнавальная университетская свистопляска, потом веселый морок богемной нищеты. Но все равно я так и не смогла отделаться от неуместного ненужного чувства, в самый неподходящий момент всплывающего из темных глубин подсознания – от меня отказались, меня бросили, я для них недостаточно хороша. Да, в Шереметьево мама плакала, но потом она прошла таможенный контроль, купила в дьюти-фри духи «Эскада», села в белоснежный авиалайнер, заказала стюардессе шампанского и, откинувшись в мягком кресле, принялась мечтать о лазурном океане, который ее ждал. А я села в заплеванный троллейбус и вернулась домой, расхлебывать свои рутинные дела. Первое время мы перезванивались по три раза в день, не экономя. Мама выспрашивала все подробности – как я сдала зачет и в кого влюблена, сдала ли кровь на сахар и достаточно ли теплы мои зимние сапоги. Потом истерия разлуки сдулась, и многочасовой треп превратился в дежурный звонок раз в неделю. А когда родилась Челси, мы могли не созваниваться месяцами. Она была капризной и болезненной, маме было не до меня… Видимо, маме было и не по себе. Потеряв одну дочь, она с истерическим пылом взялась за вторую. А мне было немного обидно выслушивать восторженные монологи о первых успехах Челси – ее первом слове (разумеется, это было слово «мама», тогда как я впервые произнесла «банан»), о ее первом шаге, первой кукле и первом нарядном платье… К тому времени маме уже было наплевать, теплы ли мои сапоги и сдала ли я кровь на сахар. А я себя одергивала, мне было немного стыдно ловить себя на этом чувстве. Я была рано повзрослевшей девицей, самодостаточной, самостоятельной, способной решить любую проблему, а тут вдруг такая стыдная слабость… Честно говоря, еще тогда, в редких телефонных разговорах, я пыталась мысленно занизить успехи сестры. Мама рассказывала, что Челси выиграла школьный конкурс красоты, а я, криво усмехнувшись, говорила себе: только полная идиотка согласилась бы участвовать в таком мероприятии. Мама рассказывала о первом мальчике Челси, который трогательно за ней ухаживал, дарил лилии и приглашал в кино, а я пожимала плечами: наверняка он тупой капитан команды регби, с квадратным подбородком, низким лбом и пустыми глазами, потенциальный герой бессмысленной американской комедии.