Открытие Франции. Увлекательное путешествие длинной 20 000 километров по сокровенным уголкам - Грэм Робб

Ужасающее одиночество, в котором ухитрялись существовать некоторые одичавшие люди, дает представление о том, насколько оторванной от остального мира могла быть труднодоступная область Франции. В области Аверон, на поросших лесом холмах, где присутствие человека можно заметить лишь случайно по струе дыма, был мальчик, позднее известный под именем Виктор из Аверона. Он несколько лет жил один, пока в 1799 году его не поймали крестьяне, которые выставили его напоказ как странную игру природы. «Дикая девочка из леса Иссо» к югу от Молеона в Стране Басков играла с подругами и заблудилась. Она бродила в полумраке по зеленой пустыне восемь лет, пока в 1730 году ее не нашли пастухи. Девочка была жива, но не умела говорить. Дальше к западу, на границе леса Ирати, в 1774 году видели голого волосатого человека, который мог бегать со скоростью оленя; позже его считали последним из неандертальцев. У этого человека была любимая забава – он пугал овец, заставляя стадо разбегаться во все стороны. Как-то раз пастухи попытались поймать его, но он, смеясь, убежал прочь, и больше его никогда не видели.

Даже в цивилизованных на первый взгляд частях Франции можно было пройти большое расстояние и не быть никем замеченным. В середине XVIII века бандит Луи Мандрен и его отряд из трехсот контрабандистов бродили по пятой части Франции, от Оверни до Франш-Конте, нападали на крупные города и в течение полутора лет успешно уходили от встречи с тремя армейскими полками. В конце концов Мандрен был пойман, но лишь потому, что его выдала любовница. Много лет после Французской революции бандитизм оставался проблемой в департаменте Сомма. До 1830-х годов даже северные департаменты с достаточно развитой промышленностью были раем для воров.

Рассказы об оторванности от мира и невежестве обычно связаны с впечатляющими, исключительными случаями, происходящими в областях, которые находились за пределами той части страны, которую некоторые французские историки называли «Парижская котловина и ее окрестности», – огромный параллелограмм, углами которого служат Лилль, Клермон-Ферран, Лион и Ле-Ман. На этой территории «люди, идеи и товары» – все несло на себе признаки французского происхождения и старалось выглядеть французским. Вероятно, это французское начало стало вырываться оттуда, как струя воды под давлением, и пробивать себе путь через старую систему еще при «старом», то есть дореволюционном, режиме. Если принять эту точку зрения, получается, что современная Франция виртуально существовала уже давно как огромный пригород Парижа и просто ждала появления велосипеда, парового двигателя и автомобиля, которые помогли ей родиться на свет.

Если бы шаловливая муза истории перенесла группу таких историков в какой-нибудь момент между 1851 и 1891 годами и опустила их на обочину национальной дороги, они в среднем увидели бы за час меньше десяти транспортных средств и эти средства двигались бы со скоростью от 3 до 13 миль в час. В еще более ранние времена влияние тех городов, которые эти историки считают источниками света, должно быть, почти не ощущалось. Точных данных о движении транспорта для более ранних периодов времени нет. Но в конце XVIII века по системе национальных дорог двигались всего несколько сотен личных транспортных средств, так что и раньше на этих дорогах вряд ли часто возникали пробки.

В 1787 и 1788 годах английский фермер Артур Янг с изумлением видел «пустой и безлюдный простор, заросли низкого кустарника, вереск, дрок, ракитник и болота», которые тянулись «на протяжении 300 миль» и закончились «в 3 милях от большого торгового города Нанта!». Окрестности Тулузы были такими же пустынными: «Не больше людей, чем если бы отсюда до любого города было 100 миль». Янг подумал, что столица, «где сходится столько больших дорог», конечно, докажет ему, что в вялом теле, по крайней мере, бьется сердце. Однако в одно майское утро на первых десяти милях большой дороги, которая вела на юг к Орлеану, он насчитал всего два почтовых дилижанса и «очень мало» портшезов. А приближаясь к Парижу по северной дороге со стороны Шантильи, он «внимательно искал взглядом такое же скопление карет, как то, которое мешает путешественнику двигаться возле Лондона, но искал напрасно: дорога до самых городских ворот – настоящая пустыня по сравнению с лондонской».

Возникает вопрос, который кажется смешным: где было население самой многолюдной страны в Европе?

Большинство людей во Франции жили не в городах, хотя у многих путешественников складывалось другое мнение. Во время Французской революции почти четыре пятых населения занималось сельским хозяйством. Через полвека с лишним после революции более трех четвертей по-прежнему жило в коммунах с населением менее 2 тысяч человек (таким было определение понятия «сельская коммуна» в 1846 году). Но жители одной коммуны не всегда знали о существовании друг друга: коммуна – это не деревня или город, а территория, которой управляют мэр и совет[2]. Некоторые из этих территорий, например коммуна Арль на равнине Камарг, занимали большую площадь с редким населением. Другие, например Вердело в 40 милях к востоку от Парижа, в провинции Бри, охватывали десятки крошечных поселений, ни одно из которых нельзя назвать не только городом, но даже большой деревней.

После революции почти треть населения Франции жила в отдельно стоящих крестьянских домах или фермах или же на хуторах, где было меньше тридцати пяти жителей, а часто не набиралось и восьми. Крестьянская девушка, которая пришла работать в Париж, могла, посмотрев на улицу из окна комнаты, где мыла посуду, одним взглядом увидеть больше людей, чем знала за всю свою предыдущую жизнь. В 1830 году многие рекруты из департамента Дордонь не могли назвать свои фамилии сержанту, который зачислял их на службу, потому что им никогда не приходилось пользоваться фамилией. До изобретения дешевых велосипедов для многих людей известный им мир имел диаметр меньше 10 миль, и все население его легко бы уместилось в маленьком амбаре.

Разграничение между «сельскими» и «городскими» позволяет предположить, что некоторые граждане в какой-то мере были связаны с остальным миром. Но в действительности большинство городов наполовину растворялось в окружавшей их сельской местности. Пока ворота не запирались на ночь, люди и животные ходили с полей на улицы и обратно. Мокрая земля покрывала булыжники мостовых и образовывала целую миниатюрную страну из холмов и оврагов. Внутри города присутствовало сельское хозяйство – в виде виноградников, огородов, свинарников, загонов для скота и навозных куч.

В сознании многих людей самое четкое разграничение жителей Франции приходило не по линии «городские» и «деревенские», а «парижане» и «провинциалы». Подполковник Найниан Пинкни из отрядов североамериканских местных рейнджеров, который в 1807 году путешествовал по Франции «по маршруту, которым раньше никто не проходил», как только выехал из Парижа, почувствовал себя так, словно вернулся к себе на американскую границу («в таком же уединении, как в самом дальнем углу Англии»), а затем обнаружил, что «во Франции нет городов внутри страны – таких, как Норвич, Манчестер и Бирмингем». Рост французских городов был скован их таможенными границами, в которые они были затянуты, как в корсет, и потому городское население почти не увеличивалось с начала XIX века до периода после Первой мировой войны.