Жить и сгореть в Калифорнии - Дон Уинслоу

— Считай, в точку попали, — говорит Джек и протягивает для рукопожатия левую руку, так как под правой у него — Лео. — Джек Уэйд из «Жизнь и пожар в Калифорнии».

— Это Элиот.

Попугай то есть.

Тот подхватывает:

— Элиот, Элиот…

— Красивая птичка, — говорит Джек.

— Красивая птичка, красивая птичка…

Видно, он не раз слышал эти слова.

— Жалость какая с Памелой, — говорит Мейснер. — Я видел носилки с ней.

— Угу.

Взгляд Мейснера становится водянистым.

Он тянет руку из-за ограды, чтобы погладить Лео.

— Молодец, Лео. Сделал что смог.

Джек смотрит недоуменно.

Мейснер поясняет:

— Меня разбудил лай Лео. Я выглянул в окно, увидел пламя и набрал девять-один-один.

— В котором часу это было?

— В четыре сорок четыре.

— Вы удивительно точны, мистер Мейснер.

— Часы с цифровым табло, — говорит Мейснер. — А такое запоминается. Я сразу же позвонил. Но оказалось, что поздно.

— Сделали что смогли.

— Наверно, Памела вышла, думаю, потому что Лео во дворе.

— Лео был во дворе?

— Да.

— Он лаял со двора?

— Да.

— Вы уверены в этом, мистер Мейснер?

— Красивая птичка, красивая птичка.

Мейснер кивает.

— Я увидел стоящего Лео. Он стоял и лаял на дом. Я решил, что Памела…

— Лео часто ночует во дворе? — спрашивает Джек.

— Нет, нет, — решительно говорит Мейснер, словно в ответ на что-то несуразное.

Джек спохватывается, что задал глупый вопрос — кто оставит ночевать во дворе такую маленькую собачку? Ведь сколько он видел объявлений о пропаже мелких собак и кошек, а если вспомнить, что вокруг бродят койоты, то понятна вся бессмысленность подобных объявлений.

— Койоты, — говорит Джек.

— Конечно.

— Вы видели пламя, мистер Мейснер? — спрашивает Джек.

Мейснер кивает.

— Какого цвета оно было? — спрашивает Джек.

— Красного.

— Кирпично-красного, ярко-красного, алого, вишневого?

Мейснер на секунду задумывается, потом произносит:

— Кроваво-красного. Вот так можно это описать.

— Ну а дым?

Здесь обошлось без вопросов и без колебаний.

— Черный.

— Мистер Мейснер, — спрашивает Джек, — вам известно местонахождение других членов семьи?

— Вчера вечером дети должны были ночевать у Ники — его очередь.

— Они в разводе?

— Неофициально, — говорит мистер Мейснер. — Ники теперь переехал к матери.

— А где она…

— В Монарк-Бэй, — говорит мистер Мейснер. — Я сообщил это полицейским, чтобы они могли известить.

А Бентли, думает Джек, сказал, что детей еще ищут…

— Жалко мне ребятишек, — говорит Мейснер и вздыхает. Вздыхает по-стариковски, вздохом много чего повидавшего человека. — Туда-сюда. Как шахматные фигурки.

— Я понимаю вас, — говорит Джек. — Что ж, спасибо вам, мистер Мейснер.

— Говард.

— Говард, — повторяет Джек. И спрашивает: — А почему они развелись, не знаете причину развода?

— Это из-за Памелы, — сокрушенно говорит Мейснер. — Пила очень.

Вот оно что оказывается, думает Джек, провожая взглядом удаляющегося Мейснера. Памела Вэйл освободилась на время от детей, ну и напилась. В какой-то момент выпустила Лео на прогулку, потом забыла, что он во дворе, и забралась в постель с бутылкой и сигаретами.

Покуривает и попивает, лежа в постели. Бутылка накреняется, водка плещет на пол. Памела Вэйл либо не замечает этого, либо ей наплевать. Потом, держа в руке зажженную сигарету, она вырубается. Роняет сигарету на пол, и та попадает аккурат на водочную лужицу. Алкоголь вспыхивает, пламя перекидывается на простыни и одеяла, комната наполняется дымом.

Обычно, чтобы от сигареты загорелись простыни, требуется минут десять-пятнадцать. За эти десять-пятнадцать минут Памела Вэйл могла бы учуять дым, почувствовать жар, проснуться, затоптать пламя, и дело с концом. Но водка вспыхивает моментально и дает пламя куда как жарче, чем от тлеющей сигареты, простыням загореться ничего не стоит, а, будучи в отключке, Памела не имеет шансов спастись.

И убивает ее не пламя, убивает дым.

Джек так и видит ее в постели, пьяную в стельку. Она в беспамятстве, но дышит, и легкие понемногу впитывают дым, заполняются дымом, и тут уж пиши пропало.

Она задохнулась от дыма во сне.

Как пьяница, захлебнувшийся собственной блевотиной.

Хоть в этом ей немного повезло. Она так и не узнала, что ее прикончило.

С пружин чуть ли не скребком счищать пришлось, но умерла она еще до того, как яростное пламя прожгло ее плоть, впечатав ее в металл. Она просто-напросто не проснулась. Разгорелся пожар, она вдохнула смертельную дозу дыма, а огонь, подпитанный всеми ее пожитками и собственным ее домом, разгорался все жарче и жарче, так что даже расплавил ее кровать.

Пожар по неосторожности, смерть по неосторожности.

Вот она — жестокая и вместе с тем благодетельная ирония сокрушительных домашних пожаров. Жестокость их в том, что душит тебя собственная твоя прошлая жизнь. Пламя охватывает твои вещи, главные твои пожитки, мебель, постельные принадлежности — простыни, одеяла, горит краска на твоих стенах, твоя одежда, книги, документы, фотографии, все твое личное имущество, все, что ты сумел накопить за всю жизнь, за время брака. Огонь забирает все то материальное, что окружало тебя и составляло твою материальную сущность, сует это все тебе в глотку и этим душит тебя.

Но по большей части люди, умирающие на пожаре, погибают, наглотавшись дыма. Это как впрыскивание яда, смертельный укол, нет, это больше смахивает на газовую камеру, потому что убивает тебя на самом деле газ — угарный газ, и, как бы там ни было, такая смерть предпочтительнее электрического стула.

На профессиональном языке это зовется «асфиксией окисью углерода».

Звучит ужасно, но это лучше, чем поджариванье на вертеле.

Вот тебе и все, думает Джек.

Пожар по неосторожности, смерть по неосторожности.

Все складывается в общую картину.

Кроме закопченного стекла.

И того, что дерево, горя, не дает красного пламени — огонь от него желтый или оранжевый.