Ужин после премьеры - Татьяна Васильевна Лихачевская

– Зачем это? – холодно спросил Валентин, кивнув на экран. И щёлкнул выключателем.

– Ну и ну, господа, – произнёс Владимир Алексеевич, разгоняя рукой дым и покашливая. Беспардонность гостей снимала с него тяжкие обязанности радушного хозяина.

– Мы ужасно Вам тут на безобразничали. – с шутливо-виноватым видом проговорил сценарист, ставя пустую вазочку на стол. – И скатерть заляпали – разве можно нас после этого пускать в порядочный дом! – Он снова было опустился в кресло, но Валентин скомандовал:

– Всё! Всё! Встаём! – и повернулся к отцу: Прости, что отняли у тебя столько времени.

С видимой неохотой все поднялись и направились в переднюю, где, теснясь, стали одеваться.

– Да, старина Гамлет прав, – говорил сценарист, влезая в рукава своей оранжевой куртки, – «У каждого есть вход и выход свой…»

– Надо же ! – сказал Владимир Алексеевич. – А я-то был уверен, что это слова Жака Меланхолика из комедии «Как вам это понравится…»

– Вот как? – в голосе сценариста звучало неподдельное удивление. – Ну, может быть, вполне может быть…

– У нас у всех катастрофически перегружена память, – заметил Валентин. – И сбои – они просто неизбежны.

– «Ну, Шекспиром-то она у вас скорее не догружена», – подумал Владимир Алексеевич, поборов желание сказать это вслух.

Собираясь выходить, гости, к немалому их конфузу, обнаружили, что заветное «всё своё» так и пролежало в клетчатой сумке. Владимир Алексеевич безоговорочно пресек попытку выгрузить оттуда хоть самую малость в виде баночки растворимого кофе. Смущённый оператор долго тряс ему руку, а спускаясь по лестнице последним, оглянулся и, приподняв мохнатую шапку, ещё раз поклонился стоявшему в дверях хозяину.

Проводив гостей, Владимир Алексеевич распахнул настежь все форточки, чтобы выветрить едкий табачный дым. Голову ломило от тупой боли.

– «Коньяку что ли выпить…» – он подошёл к столу, тронул тёмную бутылку – на дне ещё что-то булькало. Глотнув из горлышка, почувствовал, как внутри у него разливается приятное тепло.

– «А я ведь так толком и не поел», – подумал он. Намазал хлеб маслом, положил сверху два ломтика сыра, запил остатками коньяка. – «Ну, вот вроде бы лучше», – и начал убирать со стола.

– «Мыть ничего не буду: тут до утра не управиться – вон какая гора посуды! Успеется… Выспаться надо как следует».

Он пошёл в ванную, принял тёплый душ, и, когда потянулся за халатом, взгляд его упал на яркое махровое полотенце, приготовленное для Валентина.

– «А Вера-то думает, что я вкушаю радости отцовства… Поутру ещё одна сударыня позвонит: как, мол, почивалось сыну под отцовским кровом…»

В спальне Владимир Алексеевич, не зажигая света, сел в глубокое кресло и прижался затылком к высокой спинке. Боль в голове то отступала, то усиливалась. Но пик, кажется, миновал.

– «Вот так ещё немного посидеть и пойти спать. Какой опять завтра тяжёлый день. А что, если не ходить на этот обед? Сказать, что заболел… Так Валя же всё бросит – кинется занемогшего папашу проведать… Как же иначе? В семейном архиве такой вдруг завидный материал оказался… по нынешним-то временам… Столько всего можно из него накроить и склеить… к очередному фестивалю… Правильно зритель какой-то сказал «вивисекция»… Нет, жизнь моего отца я им кромсать не дам… Господи, как я завтра всё это… не думать, только не надо думать… потом… потом…

Боль уходила, оставляя во всём теле слабость и разбитость. Голова слегка кружилась. Веки слипались. С улицы доносился однообразный, без конца повторяющийся звук: это стучали в железный карниз окна падающие с крыши капли. Таяние не прекращалось всю ночь напролёт.

– «Вот она – тотальная весна, – думал Владимир Алексеевич, слушая монотонный стук капель о железо и погружаясь в лёгкую дремоту.

…Он сразу узнал эти кадры из давнего телерепортажа. Блуждая камерой по колонне, оператор выхватил из толпы лицо отца и, явно любуясь им, долго-долго держал его в объективе, посылая на экраны телевизоров.

Отец шёл красиво, свободно, щурясь весёлыми глазами от ветра, который дул ему в лицо, раздувая бороду.

– Папа! – громко позвал Владимир Алексеевич, – Папа!

Отец обернулся, отыскивая его взглядом. Тогда Владимир Алексеевич сделал неимоверное усилие, стараясь подняться, чтобы отец увидал его. В эту минуту экран погас. И наступила темнота.

      К О Н Е Ц