Комедия дель арте. Безумное путешествие в 13 сценах - Ольга Шумяцкая

— Оставляю вам самое дорогое, что у меня есть! — кричит Мурка и кидает нам рюкзак с альпенштоком. — Через неделю буду!

Но через неделю Мурка не появляется. Я вам больше скажу: через две недели она не появляется тоже. Поездка в Италию начинает тухнуть, и это мне очень не нравится, потому что под эту поездку я выпросила на работе отпуск. И Мышке это тоже очень не нравится, потому что под эту поездку она выпросила у Джигита увольнительную. Через две недели мы звоним Мурке.

— Не дождутся! — кричит она и бросает трубку.

Кто не дождется? Кого не дождутся? Где не дождутся? Может быть, надо кого-то поторопить? Через пару дней мы звоним снова и готовимся задать ей интересующие нас вопросы. Мурка берет трубку.

— По вопросу отбывания за рубежи нашей родины с ознакомительной поездкой прошу ко мне больше не обращаться! — четко выговаривая слова, произносит она и отключается.

И мы остаемся на другом конце провода в полном недоумении.

— Что делать? — растерянно спрашиваю, я Мышку.

Мышка пожимает плечами.

— Может быть, позвоним Лесному Брату? Вдруг он в курсе?

Мышка кивает. Мышка на все согласна — лишь бы не проявлять инициативу и не прилагать усилий. Я набираю мобильный Лесного Брата.

— Братик, — говорю я с плаксивой интонацией, чтобы он не очень злился, что мы отвлекаем его по таким пустяковым делам, — что с Мурой? Она в себе?

— В себе, в себе, — отвечает Лесной Брат.

На том конце слышны жуткие удары топора по нежному телу ни в чем не повинных елочек. Иногда мне кажется, что Лесной Брат выбрал свою лесоповальную деятельность как компенсацию тех невыносимых душевных и телесных страданий, которые приносит ему жизнь в одной квартире и в одной постели с нашей Муркой. Попросту говоря — Лесной Брат отыгрывается на природе.

— А что у нее с загранпаспортом? — осторожно спрашиваю я.

— А ничего у нее с загранпаспортом, — язвительно отвечает Лесной Брат и даже мерзко хихикает, вкладывая в это хихиканье весь яд, который накопился в его организме за годы проживания с Муркой. — Просрочен.

— А новый она что, не взяла?

— А новый она не взяла, — злорадно говорит Лесной Брат. — Не дают. У нее внутренний тоже просрочен.

— А внутренний что, тоже не дают?

Тут Лесной Брат разражается поистине демоническим хохотом.

— А внутренний она сама не берет.

— Почему? — спрашиваю я, чувствуя, как от этого разговора у меня начинается легкое головокружение.

— А она не знает, что в стране была смена паспортов. Она решила, что у нее паспорт по возрасту просрочен, и не хочет в этом признаваться.

— По возрасту? — удивляюсь я. — Но ведь по возрасту в сорок пять меняли…

И тут страшная догадка пронзает мой без того некрепкий организм. Мурка скрывала от нас свой истинный возраст!

— Погоди! — кричу я Брату. — Погоди! Не клади трубку! — и поворачиваюсь к Мышке. — Мыша! Ты слышала? Ей уже сорок пять! — и разражаюсь таким же демоническим хохотом, как давеча Лесной Брат.

По лицу Мышки бестолково блуждают чувства. Чувства такие: удивление, непонимание, осознание и, наконец, чистая детская радость.

— Сорок пять! — бормочет она. — Вот это здорово! А мы-то думали, она наша ровесница! Это на сколько же она нас старше…

Но тут в трубке снова раздается голос Лесного Брата.

— Да никакие ей не сорок пять! — говорит он, и я чувствую, как на меня вылили ушат холодной воды. — Она вообще не знает, что в сорок пять паспорта меняли. Просто решила, что по возрасту, а по какому — ей без разницы. Все, девочки, отбой, у меня лесоповал из-за вас стоит.

Мы с Мышкой грустно глядим друг на друга. Праздник не удался. Я снова беру трубку и вяло набираю Мурку.

— Мура! — строго говорю я. — Нам тут Лесной Брат сказал, что ты паспорт не хочешь менять…

В трубке раздается волчий вой, переходящий в поросячий визг.

— Вы! — орет Мурка. — Вы! Лучшие подруги! Вы рассказали ему про мой возраст! Ему, мужчине моей жизни! Да я лучше возраст поменяю, чем паспорт!

— Мура! — еще строже говорю я. — Не визжи! Ничего мы ему не рассказывали. Он сам нам все рассказал. Он, Мура, с тобой пятнадцать лет живет, он про твой возраст лучше тебя знает.

— Дудки! — орет Мурка. — Нет у меня никакого возраста!

— Есть, — говорю я, сменяя гнев на милость. — И возраст твой, Мура, прекрасен. Каждая хотела бы иметь такой возраст, но не у каждой получается. Особенно гражданки пенсионного возраста могли бы тебе позавидовать.

— Правда? — спрашивает Мурка, и в голосе ее слышится робкая надежда на то, что еще не все потеряно.

— Правда. Гебе надо гордиться своим возрастом, Мура. А что касается паспорта, то его сейчас всем меняют независимо от возраста, пола, национальности и гражданского состояния. Не отрывайся от народа, Мура. Нехорошо это. Иди в милицию и сдайся властям вместе со старым паспортом! Заодно отчество поменяешь, — подумав, добавляю я.

Последний аргумент сломил ее окончательно. Мура пошла. Под давлением нашей с Мышкой общественности Мура пошла прямиком в паспортный стол и выяснила часы его работы, которые никоим образом не совпадали с часами ее жизнедеятельности. В том смысле, что, когда она еще спала, они работали, а когда она просыпалась, они уже рулили домой. И Мура еще раз напряглась и поставила будильник на одиннадцать часов утра, чтобы не опоздать к закрытию паспортного стола. И стала ходить к ним каждый день. Но не потому, что они так сильно ей понравились. Просто вырисовывалась странная тенденция: когда бы Мурка ни пришла в паспортный стол, паспортистка обедала. Вместе с ней обедали все сотрудники этой богоугодной организации. Иногда это был ранний обед типа второй завтрак, иногда поздний типа полдник, иногда праздничный типа в честь дня железнодорожника. В любом случае им было не до Мурки. И вот они не спеша себе обедали и во время обеда рассказывали друг другу про свою горькую женскую долюшку, а Мурка сидела в коридоре и глотала слюнки.

Так она сидела несколько дней, а потом встала, подошла к столу и как следует подкрепилась селедкой. Паспортистка посмотрела на Мурку строго, тем самым давая понять, что право на селедку имеют только граждане с персональным женским горем в активе. Мурка призадумалась, поднапряглась, даже глаза выпучила, но не обнаружила у себя никакого, даже самого завалященького, женского горя. Тогда она решила пойти на хитрость. Она показала теткам свой старый паспорт и сказала, что муж-самодур выгнал ее с этим паспортом из дома как объект, не имеющий надлежащей прописки, а у нее, между прочим, дети — ребенок Машка и ребенок Кузя (что правда), — и теперь дети останутся без матери и пойдут по миру с протянутой рукой (что тоже правда — руки у этих детей загребущие), и в эту протянутую руку кто-нибудь непременно положит бычка, только не в томате, а в какой-нибудь дряни из ближайшей лужи, и дети возьмут в свой нежный детский ротик эту дрянь (что неправда, потому что ребенок Машка — здоровенная девица двадцати лет и курит, как лошадь), — так вот, взяв в ротик дрянь, они тут же отравятся и закашляются туберкулезным кашлем, и в этот миг страна потеряет двух полноценных граждан.