Стеклянный человек - Валерий Печейкин

Я тогда еще не знал, что они были накануне развода. И все время скандалили. Я ничего этого не знал. Но принялся болтать с утроенной силой, чтобы развеселить обоих. Но муж только пыхтел. Потом куда-то ушел. Потом позвонил самой Ире Г., она извинилась и ушла.

Вернулась через несколько минут и сказала, что нервный муж уехал.

Потом мы встречались у нее дома в Питере. Ира нянчила маленького ребенка. Я спросил, где муж. «Развелись».

Так я узнал, что тогда ему не понравилось, что мы так много болтаем, что я не отхожу ни на шаг. «Он хотел бить тебе морду». Я помолчал и признался, ее муж мне очень понравился. «В каком смысле?» Я сказал – в каком.

Мы помолчали. У меня был фотоаппарат. Мы сделали фотку. Ира попросила только не фотографировать ребенка, потому что детей нельзя фотографировать. Ну потому что нельзя.

Той фотографии не осталась, но осталась эта. Я в праздничной белой рубашке. Без гирлянды, без ребенка, без мужа. Но скоро – с премией.

Я тут зашел в… «Одноклассники», чтобы посмотреть фотографии своей школы. Ну, знаете, у бумеров такое бывает. И вот я смотрю фотографии со школьных линеек и начинаю обращать внимание на жилые дома, которые окружают школу. И тут я понимаю, что я никогда к ним не подходил.

Ни-ког-да.

Понимаю, что, родившись в Ташкенте, я никогда не был ни в Бухаре, ни в Самарканде, ни в Каракалпакской долине, не видел музей Савицкого – вообще ни-че-го.

Понимаю, что, работая в крохотном театральном мирке, не знал никого из моих теперешних коллег. Ни-ко-го.

А сейчас знаю их всех.

Но одного человека я узнал еще в Ташкенте и не забываю сейчас. Недавно мы буквально столкнулись на зум-встрече в Creative Writing School. Это Евгений Абдуллаев, прозаик, поэт, критик, переводчик, редактор-философ (настоящий, а не из инстаграма). Мы с ним всегда были с разных планет – это мягко сказано. Он прозаик, я драматург. Он православный, я атеист. Он женат, я нет. Он родил и воспитал детей, я едва нахожу силы заварить чай. Но при этом мы, мне кажется, хорошо понимаем друг друга. Рискну сказать, что даже дружим.

Короче, если вы хотите кого-то почитать и не знаете Абдуллаева – начните читать. У него есть большие романы, вроде «Ташкентского», камерные повести, вроде «Глиняных букв, плывущих яблок». А если вы молоды и настолько наивны, что поступаете в театральный, возьмите одно из его стихотворений. Я, например, опус без названия, который, помню, заканчивается: «Бродит закат, в объективе его – всё темней. Пыль оседает, и кот пробегает по ней». Ищите его по кудрявому псевдониму Сухбат Афлатуни (дословно «Диалоги Платона»). Ну а если совсем лень – послушайте его лекцию на TEDx – «Поэзия в большом городе».

Евгений Викторович, кстати, был тем самым человеком, который отговорил меня брать псевдоним. Я хотел быть Дмитрием Тихомировым. Но он посмотрел на меня и сказал: «Валера, то, что вы пишете, написал автор с фамилией Печейкин. Более того, в русской литературе сочетание первой буквы «П» и «-кина» священно. Пушкин, Пелевин, Прилепин». Тогда, развлекаясь, мы придумали мне синтетический псевдоним Пушлейкин.

Короче говоря, он может все. А я только учусь у него.

Я понял, почему бедные люди такие бедные, особенно русские.

Был у меня диван, который я не хотел выбрасывать, а решил его отдать – тем самым бедным людям. Сделал объявление на «Юле», и началось – стали писать мне бедные люди.

Сначала: ой, неужели бесплатно. Потом: ой, а почему отдаете, что с ним не так? Потом: а он разбирается? Потом: сфотографируйте по-другому, спинку, ножку и гузку. Потом: а как я его вынесу, вы мне поможете? Потом: я приеду, ой не приеду, ой завтра, ой невамор.

И все это были женщины: Ольга Б., Ариша Н., Марина Д., Ира С., Виолета П., Наталья К., Виктория П., Ульяна Ч., Фиолета Ч., Ольга С.

Так они писали, звонили, кокетничали, охали, интриговали, пока не приехали на «газельке» два азербайджанца с ключом-десяткой и, тихо матерясь, не разобрали диван на молекулы. Поздравили с наступающим и увезли диван в неизвестном направлении. Сидит на нем сейчас, наверное, отец-вахтер и охраняет склад мокасин.

Так в эволюционной борьбе азербайджанцы победили бедных русских женщин.

Иногда у меня бывает такое: я покупаю на «Озоне» товар, а потом его возвращаю. В этот раз я купил рукавичку в виде медвежонка…

Нормальные люди напиваются ночью, звонят бывшим или покупают в Китае реплики брендовых кроссовок. А я покупаю хлам на «Озоне».

Я делаю это в те минуты, когда кажется – так будет смешно. Смешно, если я приду куда-то в гости, меня спросят как дела… а я ненавижу этот вопрос. Тогда я выну рукавичку, открою рот медвежонка и скажу: «Я устал и хочу умереть».

Или когда я работаю и какой-то бездельник спросит, почему у меня такой серьезный вид. Да потому что я работаю, вашу мать! Но скажу это не я, а рукавичка.

Или когда приду в какую-нибудь компанию, а там зумеры, у всех эйрподс и батплаг, сидят, обсуждают квир-теорию или читают мои гей-пьесы. В этот момент так хочется взять рукавичку-медвежонка и просто, ничего не говоря, вставить в нее руку… Сделать «а-а-а…». И так же молча снять.

Или, когда враги России будут покушаться на нашу Сибирь, надеть тряпичного медведя на руку. «На!» – взмахнуть и выбить им, врагам, зубы.

Вот такая полезная вещь!

Но потом наступает утро, я просыпаюсь и понимаю, что идея с медвежонком – очень плохая. Никто не улыбнется. Мир мрачен, как дежурный у эскалатора. И я иду в «Озон», чтобы вернуть игрушку.

Захожу. За прилавком сидит мальчик. Я ему говорю, мол, так и так, возврат товара. Он говорит, хорошо, давайте сюда. Начинает щелкать клавишами… И в этот момент дзынькает дверь, кто-то входит. Какой-то мужик. А мальчик за прилавком громко говорит: «Вы возвращаете товар – рукавичка в виде медвежонка! Сумма к возврату 330 рублей! Все верно?!»

Я смотрю на мужика, он смотрит на меня. Мне хочется что-то ему сказать, объяснить. Но я чувствую себя как кубанский массажист, который говорит в суде: «Это был не член, а логопедический колпачок» (погуглите). Но как я объясню случайному мужчине, почему я покупаю и возвращаю рукавичку? Но вдруг по его глазам я вижу: он все понимает. Возможно, он сам иногда сидит с рукавичкой дома.

Я вижу: тихая теплая ночь. Его левая рука надевает на правую – рыжую лисичку. А затем правая на левую – серого волка. И в тихой теплой ночи они начинают говорить. Лисичка рассказывает волку про мир людей – о диктаторах, сажающих самолеты, о «Евровидении», новой маскулинности, «Северном потоке–2», юбилее Сахарова. А об этой тихой теплой ночи расскажешь? Расскажу, волк.

И они разговаривают.