О Шмидте - Луис Бегли

Только в одном задуманная Шмидтом комбинация отклонялась от образцово успешного капиталистического предприятия — в динамике его доходов: ведь сначала-то он собирался уплатить все налоги, а что останется с вырученной за квартиру на Пятой авеню суммы, добавить к своему капиталу. И вовсе не намеревался покупать столь же запредельно дорогое жилье, как на Пятой, а только так можно избежать уплаты налога на прибыль с продажи той квартиры. Да если уж на то пошло, покупать себе жилье и вовсе не входило в его планы — если у него вообще были какие-то планы, — он просто хотел бы остаться там, где он сейчас, в доме, который он привык считать своим, к которому был привязан, в котором видел исполнение права — или это все же скорее мечта? — каждого американского пенсионера, права на дом, где все оплачено. Шмидт вернулся к подсчету. Чтобы осуществить то, что он планирует, придется почти три миллиона долларов из наличных средств потратить на уплату Шарлоттиных налогов и на новое, в принципе, ненужное жилье, о котором ему совсем не хочется хлопотать. В муниципальных облигациях эти деньги могли бы в год приносить до ста пятидесяти тысяч дохода, не облагаемого налогом. Но теперь уж этого не будет. У него остается пенсия от фирмы — сто пятьдесят тысяч в год и доходы с остатков капитала, если он поместит их в муниципальные облигации, еще где-то сто пятьдесят. Шмидт подумал, что с точки зрения среднего американца одинокому старикашке, которому ни о ком не надо заботиться, и желать больше нечего, но представляет ли средний американец, к какой жизни привык Шмидт и сколько он работал?

Кроме того, недружелюбные сограждане, должно быть, не знают, что по системе, принятой у «Вуда и Кинга», отставному партнеру платят только до семидесяти лет. Пять лет, если выходишь на пенсию в обычный срок. Шмидт вышел в шестьдесят, но ему удалось договориться, что платить ему будут хоть и меньше, но до положенного рокового возраста, можно сказать, фирма проявила великодушие. Причины великодушия были вполне прозрачны: Шмидт благородно освободил место, когда мог бы, как другие партнеры его возраста, еще пять лет снимать самые густые сливки с доходов компании. Хотя в разговоре с Джеком Дефоррестом, председательствующим партнером «Вуда и Кинга», они обошли эту сторону дела молчанием, Шмидт был уверен, что молодые партнеры — и не с Джоном ли Райкером во главе? — уже осаждают Джека, твердя ему, что в оставшиеся пять лет дела у Шмидта пойдут под гору. Никто не стал бы говорить, что он бездельник; более чем достаточно было намекнуть на то, как сказывается на нем болезнь жены и напомнить, что в формировании доходов компании работа, вроде той, которой занимается Шмидт, играет все менее заметную роль. Но Шмидт и сам уже тяготился бременем своей профессии и не заставил выталкивать себя за дверь. Что ж, одной заботой меньше для Джека.

Шмидт вспомнил, как молодым сотрудником, только что принятым в партнеры, голосовал за эту пенсионную схему и как смеялся над чудной — как ему тогда показалась — статьей о прекращении выплат после семидесяти. На официальном обеде он сидел рядом с Джеком Дефоррестом, своим однокашником по университету и на тот момент лучшим другом. Шмидт прошептал Джеку: Как ловко! В совете сент-джемсского прихода не сомневаются в словах Давида, что дней лет наших — семьдесят лет.[4]Дело в том, что и мистер Вуд, и мистер Кинг — а за столом в тот день присутствовали оба — были членами этого высокого нью-йоркского собрания и оба уже перешагнули библейский рубеж, но поскольку они были основатели фирмы, к ним авторы пенсионного регламента, которым всегда почтительный к старшим Шмидт мысленно за это аплодировал, проявив такт и учтивость, отнеслись иначе, чем к остальным партнерам. Что же до него самого, мог ли Шмидт в свои тридцать пять представить, что придет срок, и немыслимый рубеж — семидесятый день рождения — окажется совсем не далек и ему придется раздумывать о финансовых трудностях, которые грядут за этим рубежом? Он видел одно: у него все устраивается как нельзя лучше — и не боялся, что счастье или удача когда-нибудь его оставят.

Раскачиваясь в кресле, Шмидт все яснее видел, как он должен поступить, и все отчетливее осознавал, что другого выхода и быть не могло. Бог с ними, с налогами, наплевать, что упадут доходы — он отдаст этот дом дочери и уедет отсюда. Жить под одной крышей с Джоном Райкером, теперь мужем Шарлотты, проводить с ними двумя все отпуска, все летние выходные и вообще все выходные, в которые им захочется побыть здесь, Шмидт согласился бы, только если бы был здесь хозяином, если бы дом и земля принадлежали ему, и он задавал бы правила. Но в нынешнем противоестественном сообществе он будет считать себя обязанным по любому поводу советоваться с ними: когда вызвать сантехника, в какой цвет перекрасить ставни, выкорчевать ли старую сирень… Никогда! И не будет он экономить на налоге. К чему вбухивать два миллиона в покупку дома вроде этого? Продаст квартиру и купит себе хижину в Сэг-Харборе, по соседству с коллегами Мэри из издательства, перестанет бриться и стричься, станет расхаживать в одежде от «Л.Л. Бин», а питаться будет на издательских фуршетах, если, конечно, приглашения на них не иссякнут. И если Райкер в один прекрасный день решит, что, наконец, может позволить себе произвести потомство, Шмидт будет рад при случае куда-нибудь сводить внуков. Перспектива большого приключения замаячила перед ним: провести конец жизни, не заботясь ни о чем.

Шмидт поднялся по лестнице в дом и прошел на кухню. Райкер сидел за столом над тарелкой с недоеденными пашотами и черкал в бумагах. На носу слегка затемненные очки в металлической оправе, у ног на полу — атташе-кейс.

Шарлотта в душе. Она уже сказала тебе? Вообще-то она хотела, чтобы я сказал, но я-то знал, что тебе будет приятнее узнать от нее. Надеюсь, ты рад, что она станет честной женщиной?

Райкер встал и протянул руку, и Шмидт взял ее. Эти длинные, у основания поросшие волосами пальцы щупали тело Шарлотты. На какой руке носят кольцо — на левой или на правой? Несомненно, Джон будет носить кольцо. Уже не в первый раз Шмидт отметил, что граница волос на лбу статного красавца Райкера меняет форму. Наверняка это его беспокоит, и, пожалуй, в одном из кармашков атташе-кейса скрывается маленькое ручное зеркальце.

Хорошо сказал! И хорошо, что уважаешь старинные приличия. Спасибо. Поздравляю вас.

Ты первый, кто узнал, Ал. Я даже родителям еще не сообщил.

Шмидт не любил, когда его называли Ал. Уж лучше Альберт, раз уж его так зовут, тут ничего не поделаешь. Он подумал, что Райкеру следовало бы обращаться с ним поласковее. Может, у них с Шарлоттой вышла размолвка за завтраком, пока уязвленный родитель сокрушался в подвале? Или Джону нечаянно вспомнились те дни, когда он только пришел в фирму и побаивался Шмидта, а теперь он решил подчеркнуть, что они ровня? Или он уже передумал?

Так позвони! Уже больше десяти. Звони отсюда, не трать карточку.

Спасибо, Ал. Я пойду позвоню из комнаты, пока Шарлотта еще там, пусть тоже поговорит с ними.

Валяй. А с каких это пор ты зовешь меня Ал?

Да это я так, попробовал. Проверяю, что может себе позволить зять. Не будь таким брюзгой!