Голограмма для короля - Дейв Эггерс

— Ё-о-опть. — Юзеф развернулся к Алану: — Теперь вы меня напугали.

Может, открыть дверь и выпасть? Все разумнее, чем ехать дальше в таком обществе.

Юзеф между тем из белой пачки вынул тонкую сигарету и закурил, щурясь на дорогу. Они проезжали шеренгу громадных скульптур леденцовых расцветок.

— Кошмар, да? — сказал Юзеф. Глубоко затянулся, и страх перед наймитами его, очевидно, отпустил. — Итак, Алан. Откуда вы?

Эта искушенность оказалась заразительна, и Алан тоже перестал нервничать. Пингвинья фигура, тонкие сигареты, «шеви-каприс» — зачем такие люди наемному убийце?

— Из Бостона, — сказал Алан.

— Бостон. Бостон. — Юзеф побарабанил по рулю. — Я был в Алабаме. Год в колледже.

Вопреки голосу рассудка, Алан продолжал беседу с этим психом:

— Вы учились в Алабаме? Почему в Алабаме?

— В смысле, я там единственный араб на несколько тысяч миль? Получил годичную стипендию. В Бирмингеме. На Бостон совсем не похоже, наверно?

Алан любил Бирмингем, о чем и сообщил. У него друзья в Бирмингеме.

Юзеф улыбнулся:

— Эта статуя большая, Вулкан,[6]а? Ужас.

— Не то слово. Очень ее люблю, — сказал Алан.

Алабама объясняла, откуда у Юзефа этот американский английский. Говорил почти без саудовского акцента. Сандалии ручного плетения, солнечные очки «оукли».

Они мчались по Джидде, и все вокруг было как новенькое — похоже на Лос-Анджелес. Лос-Анджелес в парандже, как-то сказала Энджи Хили. Когда-то вместе работали в «Треке».[7]Алан по ней скучал. Еще одна его мертвая женщина. Очень их много — подруг, обернувшихся старыми друзьями, затем старыми друзьями, подруг, которые вышли замуж, чуток постарели, вырастили детей. Плюс мертвые подруги. Умерли от аневризмы, рака груди, лимфомы. Бред какой-то. Его дочери двадцать, еще немного — и будет тридцать, и вскоре дождем польются болезни.

— Так вы спите с его женой? — спросил Алан.

— Да нет. Это моя бывшая, мы раньше были женаты, давно…

Покосился на Алана — как там слушатель, увлечен?

— Но у нас не сложилось. Она вышла за другого. Теперь ей скучно, целыми днями шлет мне СМС. В «Фейсбуке» пишет, везде. Муж в курсе и думает, что у нас роман. Есть хотите?

— В смысле, остановиться и поесть?

— Есть одно место в Старом городе.

— Нет, я только что поел. Мы вообще-то опаздываем.

— Ой. Мы торопимся? Мне не сказали. Тогда нам не сюда.

Юзеф развернулся и поддал газу.

Может, и к лучшему, если Кит годик посидит дома. Соседка по комнате у нее странная, худая как швабра, с Манхэттена, приметливая. Примечает, когда Кит ворочается во сне, и желает сообщить, что это означает, как лечить и каковы глубинные причины подобного поведения. Сначала примечает, затем допытывается, подозревает всевозможные трагедии. Приметила у Кит на руках крошечные синяки и давай допрашивать, что за мужик это сделал. Приметила, что у Кит высокий голос, тихонький, почти детский, и объяснила, что нередко это признак сексуального насилия в детстве — голос жертвы застывает в травматическом возрасте. Ты замечала, что у тебя детский голос? — спросила соседка.

— Часто этим занимаетесь? — спросил Алан.

— Людей вожу? Ну так, в свободное время. Я учусь.

— Чему?

— Жизни! — сказал Юзеф и рассмеялся. — Да нет, шучу. Бизнес, маркетинг. В таком духе. Зачем — сам не знаю.

Проезжали огромную детскую площадку и Алан впервые увидел саудовских детей. Семь или восемь, виснут на лазалках, забираются на горки. А с ними три женщины в угольно-черных паранджах. С паранджами он уже сталкивался, но здесь эти тени скользили по площадке за детьми — Алана мороз по коже подрал. Картинка из ночного кошмара: черная текучая тень гонится за тобой, тянет руки. Но Алан ничего не понимал и не сказал ни слова.

— Долго ехать? — спросил Алан.

— В Экономический город короля Абдаллы? Мы же туда?

Алан не ответил. Юзеф улыбнулся. На сей раз пошутил.

— Где-то час. Может, чуть больше. Вам туда к которому часу?

— К восьми. К восьми тридцати.

— Ну, к полудню будете.

— Вам «Флитвуд Мэк»[8]как? — спросил Юзеф. Он уломал айпод — на вид такой, будто веками был зарыт в песок, а недавно откопан, — и теперь листал список песен.

Они выехали из города и вскоре очутились на шоссе, рассекавшем полнейшую пустыню. Пустыня не из красавиц. Никаких дюн. Неумолимая плоскость. Разрезанная уродливым шоссе. Юзеф обгонял цистерны, фуры. Иногда вдали мелькала серая деревенька — лабиринт бетона и электрических проводов.

Алан и Руби как-то раз ехали через Соединенные Штаты, из Бостона в Орегон, на свадьбу друга. Таковы смехотворные возможности бездетных. То и дело ссорились до крика, в основном из-за бывших. Руби желала обсудить своих, очень подробно. Хотела, чтоб Алан понял, отчего она бросила их ради него, а Алан ничего такого знать не желал. Чистый лист — неужели так сложно? Пожалуйста, хватит, умолял он. Она продолжала, нежилась в своей биографии. Хватит, хватит, хватит, взревел он в конце концов, и от Солт-Лейк-Сити до Орегона не прозвучало ни слова. С каждой безмолвной милей у него прибавлялось сил, а у нее, считал он, — уважения к нему. У него не было иного оружия против нее — только молчание, беспощадность; иногда он оттачивал напористую отрешенность. Ни с кем так не упрямился. Таким вот прожил с ней шесть лет. Был гневлив, ревнив, всегда начеку. Ни с кем в нем не бывало столько жизни.

Юзеф снова закурил.

— Не очень-то мужское курево, — заметил Алан.

Юзеф засмеялся:

— Пытаюсь бросить, перешел с нормальных на эти. Они вдвое тоньше. Меньше никотина.

— Но утонченнее.

— Утонченнее. Утонченнее. Мне нравится. Они утонченные, да.

Один резец у Юзефа рос вбок, ложился на другой. Отчего в улыбке проглядывало безумие особого рода.