Песнь Сорокопута - Фрэнсис Кель

Я стал жалеть о каждой упущенной возможности провести время с ней. Она просила вернуться пораньше из лицея и помочь, но я не хотел и врал, что буду занят (таких случаев могло набраться с десяток). Конечно, ей помогала прислуга, но теперь я понимал, что мама просто хотела побыть со мной. Она просила прийти на очередное выступление Габриэллы, а я говорил, что у меня полно уроков.

Она подарила мне на Рождество нелепый длинный шарф, который я мигом засунул в самую бездну шкафа. Я никогда не носил этот её подарок, и однажды мама сказала под конец зимы: «Милый, если тебе не понравился шарф, ты так и скажи, я не обижусь». До чего же это было гадко с моей стороны. Я мог хоть раз надеть этот шарф при ней! Голова б не отвалилась, а маме было бы приятно. Но теперь это всё в прошлом. Все мои сожаления так и останутся на моей совести.

Мамы не было с нами уже два года, и мы вернулись к обычной жизни: Габриэлла больше не психовала из-за балета (после тяжёлой утраты она вовсе не хотела заниматься танцами), отец не закрывал на ключ спальню мамы, а Гедеон забрал её рыбок к себе в комнату. Больше не было балетных вечеринок, праздничных букетов по утрам и нелепых подарков на Рождество.

Когда тоска по ней достигла апогея, в наш район переехал Скэриэл Лоу.

Это случилось через полгода после её смерти. По всем новостным каналам, на первых страницах ежедневных газет и по радио говорили о группировке «падальщиков», или «крыс». Так их окрестили журналисты. Группировка, состоящая из низших «носителей смерти», потрясла Октавию, нашу страну, убийствами. Раскрыть их было не так-то просто на протяжении многих лет. Носители, или переносчики, смерти имели мощный иммунитет против многих заболеваний. Это давало им возможность продавать свои услуги и заниматься заказными убийствами. Так писали в газетах, но мне слабо верилось. Падальщики могли переносить вирусную пыль и заражать жертву. На чёрном рынке это был самый дорогой из представленных видов убийств. Отличить заказной вирус от обычного очень сложно, следовательно, доказать чью-то вину практически нереально. Когда я впервые об этом услышал, то за ужином спросил отца о группировке, но тот хмуро окинул меня взглядом и посоветовал не забивать себе голову сомнительной информацией.

В Октавии много опасных болезней, которыми чаще всего заражались низшие (в основном на Запретных землях), реже полукровки. До чистокровных болезни доходили через контакты с заражённым. Обычно чистокровные семьи жили в центре городов. Мы платим высокие налоги, чтобы полиция усиленно следила за безопасностью. Низших, которым удавалось забрести в наши районы, быстро отлавливали и доставляли в участки, где тем приходилось сидеть не одни сутки за нелегальное нахождение на чужой территории. Получить разрешение на проход в центр для низших – тот ещё квест. Я был уверен, что Центральный район в Ромусе, столице Октавии, защищён, но Скэриэл показал, как легко полукровки и низшие обходят законы, если это им нужно.

Полиция долгое время не могла выйти на след падальщиков. Не хватало доказательств, прокуроры метали гром и молнии, зверели на глазах. Масла в огонь подливали журналисты, с удовольствием пишущие о носителях смерти. Конечно, они не могли упустить такой лакомый кусочек. Газеты и журналы пестрели самыми абсурдными заголовками.

«Падальщики работают на чистокровные семьи».

«К переносчикам смерти обращаются, чтобы избавиться от конкурентов в бизнесе и в политике».

«Главный прокурор Ромуса просит город успокоиться и уверяет, что падальщики – раздутая опасность».

Мама умерла от болезни, и журналисты стали писать о том, что Грэйс Хитклиф, жену директора государственного банка, могли убить переносчики смерти. Фотографии нашей семьи не сходили с первых страниц местных газет. Перед домом сутки напролёт дежурили папарацци в надежде урвать фотографию расстроенного отца или плачущей Габи. В основном преследовали отца и старшего брата, так как они чаще меня выходили на улицу. Габриэлла не могла ответить ни на один из жестоких вопросов и всё время плакала. Отец наказал Кевину не отпускать меня никуда и всегда быть рядом (как будто я вообще куда-то мог уйти один). Но однажды добрались и до меня.

Я отправился в Музей современного искусства, так как нужно было сдать эссе о влиянии искусства на человека. Я и так затянул с этим заданием, потому что никак не мог взяться за учебу после похорон. Лицей пошёл мне навстречу – очень неожиданный и щедрый подарок с их стороны – и разрешил сдавать домашние работы позже. Кевин не стал со мной заходить: «Простите, господин Готье, но от всего этого современного искусства меня тошнит, можно я вас подожду в машине?» Конечно, я согласился: во‐первых, Кевин впервые что-то у меня попросил (я отмечу этот день в календаре), во‐вторых, я хотел не спеша в одиночестве пройтись по галерее.

Когда на улице стемнело, я вышел из музея. Это стало моей ошибкой, нужно было попросить Кевина зайти внутрь. В ту же секунду на меня налетел незнакомец. Это был невысокий, худой мужчина. Возможно, он ждал меня с самого начала, просто не мог подойти раньше из-за водителя. Я никогда прежде не видел его.

Журналист. Один из тех, кто поджидал отца или Гедеона у нашего дома. Он защёлкал фотоаппаратом со вспышкой, и меня ослепило. Встав на моём пути, мужчина торопливо заговорил, продолжая фотографировать.

– Мистер Хитклиф, как вы думаете, вашу маму могли заразить? У вашего отца были с кем-нибудь ссоры? Кого вы можете подозревать?

Я прикрыл глаза рукой, как будто это могло уберечь от вспышек (пару снимков моего удивлённого лица он всё же успел сделать), развернулся и забежал обратно в музей. Слава богу, журналиста не пустила охрана, преградив ему дорогу. Он продолжал, стоя у входа, громко кричать мне вслед: «Мистер Хитклиф, вы слышали что-нибудь о носителях смерти?! Ваше мнение на этот счёт?!»

Я был так ошарашен и испуган, что попятился. Это было моё первое близкое знакомство с папарацци. Я узнал о них из новостей о звёздах, когда наткнулся на музыкальный канал. Всё это казалось мне таким далёким. Звёзды, слежка, папарацци. Другой мир. И вот один из этих надоедливых репортёров подловил меня.

Успокоился я, только забежав за угол и скрывшись с глаз журналиста. Затем выхватил телефон и на ходу написал сообщение Кевину: «Забери меня у чёрного входа». Не хватало ещё обсуждать случившееся с сотрудниками музея, с волнением смотревшими мне вслед. Меньше всего хотелось сейчас вообще с кем-либо говорить. В этой ситуации общение с Кевином по эсэмэс показалось мне подарком небес. Впервые я был рад, что мы с ним не слишком сблизились и мне не придётся пересказывать ему все детали столкновения.

Я прошел вперёд и ещё раз завернул за угол, но тут услышал голос администратора музея: «Мистер Хитклиф, постойте!» – и ринулся к чёрному входу. Он располагался с другой стороны здания, и я надеялся, что Кевин знает об этом. Мне не улыбалось ещё раз столкнуться с папарацци и тем более выслушивать его гнусные вопросы и утверждения.

«Моя мама заболела и умерла. Её никто не заразил», – повторял я про себя, как мантру, пока, словно обезумевший, бежал вперёд.