Беги, если сможешь - Чеви Стивенс

Детство мое было нелегким. Моего отца, сурового немца, было сложно порадовать, но легко разгневать. Он часто впадал в ярость, и в детстве мы подолгу отсиживались где-нибудь, пока он спьяну бил стекла или колотил мать. Если мы пытались вмешаться, она кричала, что мы делаем только хуже. Он работал на рыбацком судне. В его присутствии наша мать казалась неуравновешенной, но когда его не было, она окончательно теряла рассудок. То она впадала в эйфорию, покупала нам безмерно дорогие игрушки и целыми днями гуляла с нами по острову, а то запиралась в спальне, задергивала шторы и сидела там целыми днями. Иногда она хватала снотворное и угрожала покончить с собой, а мы умоляли ее успокоиться. Иногда — напивалась или же принимала какие-то таблетки и до утра уезжала куда-то на нашем грузовичке. Теперь я знаю, что она страдала маниакально-депрессивным расстройством, но тогда мы понимали только то, что настроение у нее может измениться в любую секунду.

Единственным, на кого можно было положиться, был мой старший брат Робби. Я вечно ходила за ним по пятам. Он был моим первым другом, моим единственным другом на ферме — все наши приятели по школе жили далеко от нас. Хотя мы были совсем разными — я любила книжки и школу, его больше влекло к всевозможным механизмам и столярному делу, — мы часами играли вместе в лесу, строили там форты и разыгрывали сражения. Робби мечтал, что, как только достигнет совершеннолетия, пойдет в армию, но я, не представляя, как буду жить без него, втайне надеялась, что он передумает.

Как-то раз в феврале, незадолго до моего тринадцатилетия, отец ушел в море, а мы с матерью отправились в местный магазин. Робби ждал нас в грузовичке. Мать переживала очередной упадок — целыми днями она почти ничего не ела (а значит, не ели и мы). Сейчас она наугад набирала в сумку какие-то продукты: готовые макароны с сыром, консервированный томатный суп, хлеб, арахисовое масло, сосиски, булочки и хлопья. Ее волосы, всегда гладкие и блестящие, свисали тусклыми сосульками. Она начала седеть в тридцать, хотя так и не дожила до того, чтобы стать совсем седой. У меня седина тоже появилась рано, и я годами ее закрашивала — то ли из тщеславия, то ли из опасения стать похожей на мать.

В тот день в магазине, кроме нас, было еще двое мужчин в линялых клешеных брюках, широких туниках и странных вязаных шапочках. Вместо пальто на них были пончо, а волосы у них были чуть ли не длиннее материных. Тогда, в конце шестидесятых, хиппи уже стали привычным зрелищем, но меня они по-прежнему завораживали. Пока мать с ними разговаривала, я листала какие-то журналы. Мужчины часто обращали на нее внимание: их привлекали ее светло-голубые глаза, длинные темные волосы и стройная фигура — работа на ферме не давала ей располнеть. Но в сегодняшней беседе было что-то особенное. Хотя на улице было холодно, на ногах у мужчин были сандалии, и я все время на них посматривала.

Не знаю, о чем они говорили с матерью, но по дороге домой она вдруг воспряла духом — глаза ее сверкали, и она лихо срезала повороты, смеясь над нашим испугом. Хотя Робби и пытался скрывать страх, костяшки его пальцев побелели, так крепко он держался за ручку двери. Другой рукой он обнимал меня за плечи. Нам такая гонка была не впервой.

Много лет спустя, когда мне было уже двадцать шесть, мать погибла в автокатастрофе. Ее занесло на мокрой дороге, она не справилась с управлением и на полной скорости врезалась в дерево. Но в рапорте говорилось, что тормозной след не был обнаружен: она даже не пыталась сбросить скорость. Не пыталась она и сейчас.

Когда мы наконец приехали, Робби выбрался из грузовика, и я на подгибающихся ногах последовала за ним. Мать уже вылетела наружу, хлопнув дверью. Вслед за ней мы вошли в дом — одноэтажный домишко с потрескавшейся обшивкой, покосившимся полом и худой крышей: когда шел дождь, мы заставляли весь дом ведрами. Мать прошла в спальню и принялась швырять в чемодан одежду.

— Мама, куда ты собралась? — спросил Робби.

— Мы уезжаем. Собирайтесь.

— Мы едем на экскурсию?

— Собирайте все, мы сюда не вернемся.

На лице Робби был написан ужас.

— Мы же не можем бросить отца…

Она повернулась к нам.

— Он нас бросает на много месяцев. Я так больше не могу. Мы поживем у реки.

Мои мысли лихорадочно метались. Они разведутся с отцом? Мы будем жить с теми хиппи?

— Эти люди готовят революцию, — продолжала мать, — и мы будем ее частью. Они перевернут весь мир, дети.

Мы с Робби прекрасно понимали, что она способна перевернуть разве что свой личный мир, но знали, что лучше не спорить. Постепенно она успокоится, и мы сможем вернуться домой.

Тем временем она вытащила из шкафа старые чемоданы.

— Соберите свою одежду и то, что вам там еще может пригодиться.

Мы с Робби переглянулись, и он кивнул: «Не спорь с ней, все будет хорошо». Мне было страшно, но я ему верила.

Я взяла с собой только одежду и книги. Покончив со сборами, мы вышли на улицу — мать уже положила в кузов свой чемодан и сумки с едой. Наш одноглазый пес Джейк, метис бордер-колли, крутился вокруг, виляя хвостом и нетерпеливо поскуливая.

— А как же животные? — спросила я, боясь, что мать решит их бросить. Кроме Джейка, у нас было двое котов и пара лошадей.

Мать замерла со сконфуженным видом — судя по всему, она об этом не подумала.

— Мы возьмем их с собой, — сказала она после паузы. — Им тоже нужна свобода.

Она взглянула на нас — в глазах ее сверкало безумие, кожа блестела от пота.

— Вы даже не представляете, как вам повезло. Все будет потрясающе. Ваша жизнь теперь станет совершенно другой.

Коммуна располагалась на открытом берегу. Лес отделял ее от дороги на Орлиную гору, откуда лишь иногда сквозь деревья можно было увидеть зеленые отблески воды. Оказавшись в центре лагеря, мы увидели песчаный пляж, усеянный старым плавником. На одном из деревьев висела одежда — женщина стирала белье прямо в реке, и течение уносило мыльные пузыри. Противоположный берег вздымался крутой стеной, за которую отчаянно цеплялись деревья и папоротники.

На первый взгляд казалось, что здесь живет с дюжину человек. Женщины носили длинные платья и юбки, мужчины все были бородаты и обнажены по пояс. Волосы у всех были длинные. Повсюду носились собаки, кошки, куры и дети. Здесь, казалось, царила атмосфера всеобщего веселья. Еще на прошлой неделе шел снег, и воздух был холодным, но некоторые жили в палатках. Остальные, по-видимому, ночевали в двух желтых школьных автобусах — кроме того, неподалеку строилось несколько хижин. На лужайке по правую руку от лагеря резвилась пара лошадей, также я успела заметить трактор и загон с козами и свиньями. Несколько человек вышли нам навстречу — нас обнимали, гладили по головам и приветствовали. К моей матери обратилась одна из женщин — от ее светлых волос пахло кедром и дымом:

— Мир тебе, сестра. Как тебя зовут?

— Кейт. Это мои дети, Надин и Робби.