Сперматозоиды - Наталья Рубанова

Она видит, как дрожит в небе Луна, как прикидывается — вся в кольцах туманных — Сатурном… Луне проще, у Луны нет П., усмехается Сана, — впрочем, кто такой П., как не опечятка? Опечятка, которую она не имела права не заметить (вот к чему приводят двойные отрицания): глупо, впрочем, рассуждать о каких-то правах, коли солнечное твое сплетение вполне профессионально припорошили инеем, а в Анахату[16]вставили огромный серый булыжник: минус одно сердце — бухгалтерия чувств c'нежных безупречна, amen.

А что если, кусает губы Сана, что если содрать с себя шкурку, да и соскочить с Земли?..

Последнее время ее настигают видения: особенно в переулках — в их переулках. Сана пока не знает, как к этому относиться, и все же набирая ljubila (транслит), прозревает Прошедшее Продолженное — ведь ljubila продолжается в Настоящем и перетекает в Будущее; времена эти и сходятся в одной точке, — в той самой черной дыре сингулярности,[17]где она, Сана, тщетно зализывает выпадающие наружу кишки. Именно в такие моменты и дергают больней всего за ниточки, именно тогда и прорывается из чужих наушников «а ты танцуй, дурочка, танцуй и улыбайся…», именно тогда и мечтает Сана забыть, скажем, вот что: П. стоит за ней на эскалаторе, а его рюкзак, который он держит в руках, ритмично бьется о ее спину — и кажется, будто сквозь рюкзак этот, сквозь кожу зверя убитого, просачивается в ее, не содранную до конца шкурку, тепло: навсегда просачивается… Какое, разобраться если, словечко пугающее — как, впрочем, и никогда… Получается, Сана всегда будет любить П., но П. никогда не полюбит ее так, как она того хочет — то есть с той интенсивностью, с которой это ей, Сане, необходимо… Но если проявить мыслеформу иначе, если действительно позволить себе представить ход событий другим? Повернуть, перевести стрелки? Если мысль действительно материальна, то что?.. что?.. Ок, тогда так: имеет ли она право? Право вообразить, будто сливается с П.? Две капли, превращающиеся в одну, и… Дура, дура, мотает головой Сана: когда-то она уже обманула себя — элементарная техника выживания в момент телесной горячки, — будто капля эта и не нужна ей вовсе; спрятала боль в «мешочек» — наподобие яйца «мешочек», аура-то на яйцо похожа, острием вниз — туда-то, в ноги, и запрятала, пленочкой прикрыла тонюсенькой, живьем сварила… Золотилась боль, плавилась, очами сверкала, снегом белым прикидывалась, что от солнца пред смертушкой млеет; а над, сверху — еще тоньше пленка, еще нежней: ткни — и нет ничего, строка пустая, мертвая: пробел… П., конечно, о том не ведает, потому на взрыв Сану и провоцирует — вот лава-то пленку и прожигает, вот контур «яйца»-то и пробивается — оттого и болеет Сана, оттого за сердце хватается: «Как смириться с тем, что тебя любят не так, совсем не так?» — она все еще зависима, она все еще не обладает силой, позволяющей смотреть сквозь пальцы и на это, а потому опять тонет в глазах П. — если точнее, в зрачках: всего-то, казалось бы, отверстие в радужке, а поди-ка, выплыви! «Радужка-радужка, я тебя съем…»: в тебе — как учили — почти нет пигментных клеток, отсюда и цвет: прозрачно-голубой, льдинистый… А может, это отблески «голубых столбов», незаметных из-за Северного сияния? — эхо пришельцев одной из ближайших вселенных? Наша — зеленая, соседняя — желтая, третья — голубая… И вот в этих-то самых бирюзовейших льдах, на двух сияющих инопланетных айсбергах… Сану сносит, сносит: с бешеной скоростью летит она по гололеду его сетчатки, кувыркается на хрусталике, в склере, и — дальше! дальше! страшно-то как! — пока не достигает uterus:[18]во сне П. нередко является к ней в иньском обличье. Эта-то Инь и впускает в себя сперматозоид, в котором заархивирована вся Санина жизнь: так живчик Саны и закрепляется в матке П., становясь плодом больного воображения другой Вселенной; у П. схватки, П. кричит, П. выталкивает из себя сначала шар, а потом — привет, Пабло, привет — девочку на шаре, «тужься-тужься!», рожает, а девочка эта — «чужие дети быстро растут» — Сана: папочкиродные, не задохнуться б!

Она просыпается в холодном поту — «…а слезы капают на пол…ботинки» — она слушает радио.

Кухонька маленькая — на такой, кажется, не удавишься: но это лишь кажется. А накинь на шею косынку, завяжи узел — или вставь в петлю палочку, чтоб затянуть легче… Сана зажмуривается, но только на миг: экранчик не отпускает, экранчик, только-то: «Мы можем утверждать, что стремление к счастью, в конечном счете, несет в себе и противоречие, — читает она, исправляя «Мы можем» на «Можно», а перед «противоречием» добавляя «и некоторое». Итого: «Можно утверждать, что стремление к счастью, в конечном счете, несет в себе и некоторое противоречие. Чем больше мы стараемся добиться его, тем меньше мы его получаем…». Сана морщится, выделяет «счастья», нажимает на Del. Итого: «Чем больше мы стремимся к нему, тем меньше получаем» — когда, интересно, она решится отформатировать диск?..

Текст следует обнулить; «фарисейство» же (следующий абзац) — слишком сложное слово для восприятия сегмента масс-маркет: лучше заменить его хотя бы на «лицемерие» (или тоже перевести?), и — дальше! дальше! быстрей! отправить нужно утром: «Обратите внимание на того человека, который стремится иметь хорошее здоровье, — Сана трет глаза, зажмуривается, закуривает. — В той степени, в которой он прилагает к этому усилия, он уже заболевает тем нервным заболеванием, которое называется ипохондрия». Выделить, нажать на Del., набрать: «Обратите, кстати, внимание на человека, стремящегося быть абсолютно здоровым. Прилагая к этому максимум усилий, он заболевает, в конце концов, расстройством под названием ипохондрия, что означает «печаль»». Сана думает, что пора пропустить стаканчик.

Пропускает.

Кухонька маленькая: кажется, удавишься — и уже не уместишься, ноги наружу вылезут, и руки, и лицо… а на дворе-то стужа: чувствуют ли мертвые холод? Ай-ай-ай, нехорошая девочка, ой ли не стыдно? Почему мне должно быть стыдно, дядя? Ай-ай-ай, Саночка, крохотная поганочка, а-та-та, а-та-та, аты-баты, шли солдаты, ай-ай-ай, ой-ё-ёй, кто здесь? Ай-ай-ай, нехорошая Саночка, бессовестная поганочка! Посмотри, посмотри на мою папочку — не то подставишь попочку!

Сана — в руках у нее маленькое красное ведерко в белый горошек и такой же совочек — заходит в подъезд. Девочка, окликают ее, поможешь?.. Какой странный дядя — совсем не такой, к каким она привыкла, совсем не такой, как папа или дядя Олег, совсем! Вам помочь? Мне. Не бойся! Ты такого раньше не видела… Саночка доверчиво поднимается: у дяди в руке розово-сиреневый гриб — толстый, некрасивый, пахучий… Краска заливает ее щеки: наверное, опять она что-то не то сделала, даже наверняка! Об этом уж точно нельзя маме рассказывать — опять разнервничается… да и вообще… вообще никому… стыдно-то ка-ак!.. Не бойся, потрогай… Ты ведь любишь шоколад? «Сказки Пушкина»… Есть у меня… И днем и ночью кот ученый… Возьми, Лолитка… Все ходит по цепи кругом… Не бойся… Идет направо — песнь заводит… Ну что ты как маленькая? Берите смелей, Алиса Лидчелл!.. Налево — сказку говорит… Ты же взрослая, взрослая… Там чудеса… Все взрослые девочки делают это, ты разве не знала?… Вот так… В ладошку, в ладошку… Там леший бродит… Ну, трогай же… вот здесь, здесь три-и-и… Сана на миг застывает, а потом, словно ошпаренная, припускает: ножки наверх бегите наверх умные наверх сильные наверх ведерко наверх совочек наверх гриб наверх сморщенный наверх скользкий наверх скорей наверх папа наверх папочка наверх папуля наверх…