Леннон - Давид Фонкинос

Все решила Мими. И была права, верно? Хотя что я могу об этом знать? Взрослые с раннего детства повсюду таскали меня за собой. И она сказала: хватит. Он спятит, если это и дальше будет так продолжаться. Как-то в воскресенье она заявилась в их квартирку и, судя по всему, ужаснулась открывшейся ей картине. Она меня по-настоящему любила, Мими. У нее, наверное, сердце разорвалось на части, когда она увидела, как я, скорее всего жутко грязный, сижу в уголке на полу и с диким видом озираюсь. Она разоралась. Для нее это было нехарактерно. Она была из тех, кто впадает в холодную ярость. Но тут она не выдержала. И сказала, что дальше так продолжаться не может, а моей матери должно быть стыдно. Джулия пыталась защищаться. «Тебя это не касается! — возможно, возразила она. — Это мой сын, а не твой!» Тогда Мими напомнила, что я ее племянник, но главное — что я ребенок, поэтому и речи быть не может о том, чтобы я оставался зрителем всех этих безобразий. Надо добавить, что дело происходило в послевоенной Англии, а нравы тогда царили еще те. Мать и так оскандалилась. Вышла замуж за человека, которого никогда не бывало дома, вела себя легкомысленно, родила внебрачного ребенка, а потом от него отказалась… Явный перебор. Она позорила свою семью. Мими положила конец спорам, пригрозив, что подаст жалобу в социальную службу. И подала.

Так началась моя жизнь в возрасте, о котором не остается воспоминаний. Это был первый этап на пути к саморазрушению. Впрочем, самый невинный по сравнению с тем, что ждало меня дальше.

Все это время я думал о вас, а если я думал о вас, значит, я думал о себе. Думал о том, что вам тут рассказал. Я впервые спокойно говорил о своем детстве. Мне всю жизнь хотелось выразить в словах то, что я чувствую. Знаете, все мои песни — автобиографические. Ну почти все. Я не в состоянии придумать ничего художественного, если за этим нет моих собственных переживаний.

После моего последнего визита прошло несколько месяцев, но я живу в точности той же жизнью. Наконец-то у меня каждый новый день похож на предыдущий. Я с восторгом знакомлюсь с рутиной. Это помогает мне забыть о прежнем бродяжничестве. Вчера вечером ко мне заходил Мик Джаггер, сунул под дверь записку. Хотел со мной повидаться. А я ему не перезвонил. Йоко согласна: пора со всем этим завязывать. Мне надоело таскаться где ни попадя, пить, шляться по девкам, трахаться с группиз. Не думайте, что это легко. Искушение велико. Время лукаво: оно приукрашивает самое черное прошлое. И вдруг клюешь на какое-нибудь воспоминание. Я чувствую в себе достаточно сил, чтобы этому сопротивляться, но иногда я целыми днями кружу по дому, смолю одну за другой и говорю себе, что достаточно какой-нибудь ерунды, чтобы я выбросился в окно. Даже купаясь в безграничном счастье, можно испытывать суицидальные побуждения.

Забавная штука — наблюдать мостики между разными этапами жизни. У меня такое ощущение, что я вернулся в раннюю юность. Тогда я тоже целыми часами сидел у себя в комнате, ничего не делая. Я уверен, что детонатором психоделического взрыва шестидесятых послужила скука пятидесятых. Вы и представить себе не можете, каким тоскливым было мое детство. У меня имелось одно-единственное доступное развлечение — изобретать миры. Я балдел от Льюиса Кэрролла. У меня в мозгу образовались какие-то клапаны, через которые я просачивался в волшебные параллельные вселенные. Наверное, я искал эмоциональное прибежище для своих мечтаний. В сущности, то же самое я делал и с наркотой. В детстве моим наркотиком было воображение, что все-таки более безвредно. Я расцвечивал мир вокруг себя, чтобы выстоять против серости.

Сначала жить у Мими было очень непривычно. Я-то думал, что, как всегда, пробуду у нее денька два-три. Все детство я жил с ощущением временности происходящего. Вечно чего-то ждал. Я не понимал, почему я здесь. Мать ничего мне не объясняла. А задавать вопросы я боялся. Дети не должны интересоваться собственной судьбой, не так ли? Им ни к чему облекать свои страхи в слова. Зато взрослые должны давать ответы. Я плавал в тумане. Убеждал себя, что это все из-за Дайкинса. Он не хотел, чтобы я жил с ними. Может, я был ему противен? Ну рожа моя не нравилась? Матери пришлось выбирать между ним и мной, вот она меня и выставила. В конце концов, кто я такой? Всего-навсего ее сын.

И вдруг в Ливерпуль вернулся мой отец. Верный своим привычкам, он возник ниоткуда, сильно раздосадовав Мими. От моей матери она благополучно избавилась и думала, что самое трудное позади, но не тут-то было. Потому что он приехал за мной. Наверное, она попыталась что-то такое предпринять, чтобы он от нас отвязался, но не смогла. Это был мой отец, и он имел полное право забрать меня в любое время. На меня смотрели не как на живого ребенка, а скорее как на некий предмет. Ну вот, я наскоро собрал кое-какие вещички и пошел за отцом. Насколько я помню, Мими не показывала своего огорчения. Наверное, она мне улыбнулась и сказала, что это просто замечательно, что я буду жить с папой. Правда, он уточнил, что берет меня всего на несколько дней. Он был в отпуске, при небольших деньгах, и хотел насладиться общением с сыном. Так мы с ним оказались в Блэкпуле. Я считал чуть ли не чудом, что отец, этот герой морей, вернулся специально за мной. Если бы он увел меня и на неделю поселил в общественном сортире, я бы и тогда сиял от счастья. Мы уходили вдвоем — отец с сыном, и я был горд, да, страшно горд. Я понятия не имел, что он собирается со мной делать.

Блэкпул был маленький курортный городок — для отпуска лучше не придумаешь. Мы гуляли и играли в футбол. У отца был приятель, который захаживал к нам по вечерам; должно быть, как только я засыпал, они напивались. Для меня началось существование, не имевшее ничего общего с жизнью у Мими. Мы ложились спать в другое время, ели другую еду и говорили по-другому. Отец очень хотел, чтобы мы с ним сблизились. Позже я догадался, зачем ему это понадобилось. Он укреплял семейную связь в надежде впоследствии помириться с моей матерью. Он все еще любил ее, и ему было дурно от мысли, что она сейчас с другим. Понимая, что потерял ее, он хотел добиться успеха в том, что раньше провалил. Он всегда все делал шиворот-навыворот; эту черту я унаследовал от него. В том, что касается правильного подхода к проблеме, на нас рассчитывать не стоит. Но мне было с ним весело. Он был с приветом, но с симпатичным приветом. Мне вообще всегда казалось, что мои родители в этом смысле созданы друг для друга. Они были похожи как две капли воды. Парочка милых сумасшедших. А я — естественный плод этого союза.

Не знаю, как долго мы там просидели, но через некоторое время Мими забеспокоилась. Она ведь даже не знала, куда мы уехали. Отец ни разу с ней не связался. Все это уже больше походило не на каникулы, а на похищение. Ну, может, похищение — неправильное слово, все-таки он был мой отец. Скажем так: он неожиданно заявил о своих правах на ребенка, никого о том не предупредив. Мими в панике побежала к моей матери и обо всем ей рассказала. Понятия не имею, как Джулии удалось нас разыскать, но однажды утром она вдруг появилась в нашей квартирке. Бросила на меня беглый взгляд и принялась костерить отца. Нормальные родители постарались бы выяснить отношения менее бурно, но мои чихать хотели на то, что я нахожусь рядом. Отец упомянул Новую Зеландию, что мгновенно повысило градус ссоры. Все последние дни мы вместе с ним вслух мечтали об этой стране. Он подолгу рассказывал, как мы туда уедем и как здорово там заживем. Один знакомый предложил ему работу. Вот это будет жизнь! Жизнь двух авантюристов. Мог ли я тогда представить себе, что двадцать лет спустя действительно попаду в Новую Зеландию и десятки тысяч молодых девчонок встретят меня восторженными криками?