Секретная политика Сталина. Исповедь резидента - Георгий Агабеков

Утром, как обычно, я пришел на службу в ЧК. Поздоровавшись, я занял свое место и, раскладывая бумаги, посмотрел в сторону уполномоченного Корякова. Он также смотрел на меня ласковым, немного смеющимся лицом. Точно он знал о моем вчерашнем приключении. Знал о моем душевном состоянии и подбадривал меня своей улыбкой.

Это был момент, когда я почувствовал, что вопрос для меня решен. Я должен немедленно сообщить ему о дезертирах. Я чувствовал, что я должен принести в жертву не только Люсю и свои чувства к ней, но, если потребуется, и самого себя. Ведь на то я коммунист-чекист, призванный защищать революционные завоевания пролетариата.

– Товарищ Коряков, у меня к вам важное дело, – сказал я, подсаживаясь к нему. И я пересказал ему мой разговор с Люсей во всех подробностях.

– Хорошо, напиши рапорт и заведи агентурное дело. Приготовь все к 12 часам, чтобы я успел доложить Хромцову.

Я написал рапорт и, подписав его, вложил в папку, на которой большими буквами вывел: «Агентурное дело, дезертиры, кличка “Люся”».

Коряков вернулся с доклада улыбающийся и довольный.

– Тебе придется разрабатывать это дело дальше, пусть их соберется побольше. За это время постарайся установить с ними связь и выясни точное место их пребывания, их намерения и, главное, нет ли у них связи с контрреволюционными партиями, – приказал Корякин, возвращая дело.

– Слушаю, – ответил я.

Вечером я опять у Люси. На этот раз я уже сам заводил ее на разговор о дезертирах.

– Да вот двое из них скоро придут сюда. Если ты хочешь, я тебя познакомлю с ними, – предложила она.

Я с равнодушным видом согласился.

Спустя короткое время пришли дезертиры. Молодые крестьянские парни, одетые в черные деревенские полушубки и меховые шапки. Только американские ботинки и обмотки напоминали об их пребывании в армии.

Мы сидим за столом, пьем морковный чай без сахара и беседуем. Они мне сразу доверились. Живут они в лесу на заброшенной лесопилке. Жизнь опасная и нелегкая. В свои деревни показаться не смеют. Ненавидят комбеды, которые разорили их хозяйства в деревне, решили бороться с большевиками.

– Вот только плохо с оружием, – говорит один. – У нас всего три винтовки. Добиваемся оружия. Как только пополнимся, так начнем бить большевиков. Может быть, вы поможете достать оружие? – спросил он меня. Я ответил, что оружие, может быть, я сумею добыть из воинской части, где я служу.

– Но я боюсь, что у вас может оказаться шпион, который потом меня и выдаст, – добавил я.

– Да что вы. Там все наши ребята. Вот приходите к нам – и увидите сами, что за ребята, – пригласили они.

И мы тут же условились, что в следующее воскресенье они опять придут сюда за продуктами и поведут меня лес показать своих ребят.

Закинув мешки с сухарями за плечи, они ушли.

Уже спускались сумерки, когда в следующее воскресенье я вышел из монастыря в сопровождении знакомых дезертиров. Выйдя за ограду, мы направились к опушке леса. Долго мы шли вдоль опушки, пока, наконец, не свернули в лес и пошли по протоптанной снежной тропинке. Кругом стоял высокий стройный сосновый лес. Тишина. Я шел за быстро идущими спутниками. Прошли, наверное, около двух верст вглубь леса. Внезапно из темноты раздался голос:

– Кто идет?

– Свои, братишка, – разом ответили мои спутники. Из-за дерева вышел молодой мужик с винтовкой и подошел к нам. Обменявшись с ним несколькими фразами, мы пошли дальше, а часовой опять направился к своему посту.

Еще шагов двести, и среди деревьев промелькнул огонек. Наконец, открылась широкая поляна, на которой я увидел несколько развалившихся строений. В одном из них светился огонь и слышались голоса. Мы направились на огонь. Это был длинный дощатый сарай. Посередине ярко топилась печка-буржуйка, на которой что-то варилось. Вокруг печки, расположившись прямо на полу в полушубках и шинелях, человек двадцать грелись и беседовали. Были видны люди, лежавшие и вдали от огня. Сарай освещался толстой вагонной свечой, воткнутой в бутылку, стоявшую на подоконнике. Окна были забиты наглухо досками.

При нашем входе разговоры смолкли. Меня пропустили ближе к печке.

– Так вот, братишка, видишь, как живем, – обратился ко мне мужчина лет 35 с длинными унтерскими усами, закрученными кверху. – Вот дожили до власти народной, а народ-то, вишь, от своей власти в лесу прячется.

Постепенно все разговорились. Все жаловались и проклинали советскую власть, которая оказалась не лучше царской. Каждый приводил десятки примеров действия властей, которые разорили дочиста хозяйства крестьян.

После двухчасовой беседы я ушел, обещавшись помочь, чем смогу. До опушки леса меня провожали мои старые друзья.

Через неделю я еще раз пришел к своим «милым братьям» и принес им три берданки, которые было решено на заседании губчека передать дезертирам, чтобы укрепить их доверие ко мне. Прошло еще дней десять после этого, как однажды Коряков, вернувшись с докладом от Хромцова, сказал:

– Хромцов приказал сегодня ночью ликвидировать банду. Нужно также арестовать девицу. Операция назначена на 12 часов ночи. Ты возьмешь двух комиссаров и покажешь точно, где живет девица, а с дезертирами мы разделаемся сами.

В 11 часов того же вечера я с двумя комиссарами шел в монастырь. Пробравшись потихоньку по двору, подошли к флигелю, и я, оставив своих спутников дежурить, вошел к Люсе. Она, ничего не подозревая, приготавливала постель. Долго сидеть у нее я не мог. Что-то щемило в душе. Я представлял ее маленькое лицо через час, когда придут за ней комиссары с наганами. В последний раз оглянув комнату и попрощавшись, я поспешно вышел. Недалеко от флигеля прохаживались комиссары, ожидая условного часа.

Мне больше нечего было делать. Я пошел домой и лег в постель. Но я не мог уснуть. Я все время смотрел на часы и представлял себе, что делается в лесу и в монастыре. Сегодня все они будут ночевать в подвале губчека. Это была моя первая работа. Я не мог заснуть до утра.

Никакие доводы о долге коммуниста, о защите революции не давали успокоения. Перед глазами стояло лицо Люси, с укором взирающее на меня.

Большая комната в два окна, на которых висят полуспущенные шторы. Комната обставлена мебелью, обитой коричневой кожей. Два громадных роскошных письменных стола, покрытых малиновым сукном. На одном из них стоят два телефонных аппарата. На стенах висят портреты Ленина и Троцкого. Дверь занавешена желтой портьерой и обита войлоком и кожей, делающей ее звуконепроницаемой. Это кабинет председателя губчека Тунгускова.

Идет заседание коллегии губчека. За столом сидят Тунгусков, напротив него в креслах начсоч[4] Хромцов и член коллегии Штальберг. Перед каждым из них листы чистой бумаги и список дел, подлежащих рассмотрению. За другим столом сидит старший следователь губчека Рабинович с грудой папок на столе, которые он нервно и торопливо перебирает.