Варшава и женщина - Елена Хаецкая

Врагам с друзьями и себе.

Здесь всяк нам гибелью грозит,

Всяк извести нас норовит,

И, безрассуднейший бедняк,

Ты сам себе есть лютый враг,

И лишь на Бога упованье.

Начнем теперь повествованье.

Был в Пуату преславный граф.

Высокий рост, любезный нрав,

Отважен, набожен, пригож –

Ну словом, всем он был хорош!

Душою щедрый, граф Эймер

Вассалам подавал пример

В своей сверкающей броне

В турнире или на войне –

Везде владыка Пуату

На самом лучшем был счету.

Прекрасней рыцаря не знали!

Дни проводил он без печали

Среди охотничьих затей.

Но не дал Бог ему детей.

Однако ж граф живет не тужит,

Ему племянник верно служит,

Сын разлюбезнейшей сестры –

Той, что скончалась до поры.

Племянник уродился в дядю –

Заметит это всякий, глядя,

Как, дружные между собой,

Бок о бок мчат они на бой.

Вассала нет у графа лучше,

Они повсюду неразлучны.

Короче молвить: Раймондин

Был графу Пуату как сын.

Вот как-то раз они в субботу

Отправились со свитой на охоту.

Трубят рога, несутся кони

Через поля, по горным склонам

В густой непроходимый лес –

Туда, где только что исчез

Олень-красавец с белой шерстью.

Догнать его – вот дело чести!

Эймер собаку взял в седло,

Пес рвется в дело, лает зло…

Вот средь кустов метнулась тень –

Бежит, спасается олень!

Все гуще лес, все глубже мгла…

Собаку граф спустил с седла,

Сам спешился, взялся за нож…

Недаром на него похож

Его племянник, Раймондин.

Он, свиту обогнав, один

В лесную чащу углубился

И в полумраке затаился.

Уж наготове крепкий лук…

Зверь не уйдет из этих рук!

Вот впереди он видит шевеленье,

И в то же самое мгновенье

Слетает с тетивы стрела.

Но что за жертву обрела

Пчела с каленым этим жалом,

Что смерть несет верней кинжала?

О нет, не дикий зверь лесной

Пал под зеленою листвой!

Смертельно ранен граф Эймер!

Уж свет в глазах его померк,

Уже над ним склонилась смерть…

Спеша добычей овладеть,

Из чащи вышел Раймондин.

Убитый граф лежит пред ним!

От ужаса, от состраданья

У Раймондина пресеклось дыханье.

Тот, кто на свете всех дороже

Был юноше, – убит… О Боже!

Как это вышло? Вот беда!

Бывало ль горше? Никогда!

Кровь, смерть! Ужасная картина!

Тут страх окутал Раймондина:

А что как скажут, будто дядю

Он застрелил наследства ради?

Не рассудив, оружье вынут

И жизнь любезную отнимут?

В каком-то диком исступленье

Он принял быстрое решенье:

Бежать, бежать скорей отсюда,

Подальше от беды, покуда

Его здесь не застала свита.

Простился с дядею убитым

Наш Раймондин – и в путь-дорогу,

Себя препоручивши Богу.

Вот ночь сгущается над лесом.

Нет больше сил… Он под навесом

Еловых веток прикорнул

И тотчас замертво уснул.

И так далее, а дальше ему повстречалась прекрасная Мелюзина, и она спросила: «Хочешь, я буду твоей женой?», а Раймондин ответил: «Конечно, хочу!», и они стали мужем и женой…

1.

Дорогая Доротея!

Как Вы полагаете, откуда возникает любовь к Далекому? И что это такое – Далекое? «Берег дальний», который чудился Пушкину в «песнях Грузии печальной»? Впрочем, Пушкин-то как раз, кажется, маялся тоской по родине, и заунывное пение грузинки напомнило ему русскую азиатчину… Эх, не знаток я творчества Пушкина. Да не о нем и речь.

Однако феномен «любви к Дальнему» несомненно существует. Без него не мог бы состояться ни один крестовый поход. Вы никогда не задумывались над тем, что именно сгубило в конце концов крестоносцев? Лично я полагаю: им не хватило смелости последовать до конца таинственному зову «дальней любви».

Варвар убивает своего врага, насилует его жену, оставляет от его дома головешки и, глубоко удовлетворенный содеянным, удаляется.

Но истинное завоевание «Дальнего» начинается с того, что воин братается со своим врагом, берет в жены его сестру и строит свой дом поблизости от его дома.

Ибо совершенным воплощением любви является женщина. Как всякая девочка, Вы должны понимать всю важность прекрасной принцессы для истории человечества. Знаете ли Вы, что после завоевания крестоносцами Святой Земли там одна за другой народились прекрасные принцессы? Их было не менее десяти. Но не думаю, чтобы они были счастливы. Ведь их не любили…

Кроме одной. Ее имя – Мелисента. В других книгах оно пишется иначе – «Мелюзина». Но это не Ваша героиня, нет. Кто-то из дальних потомков. Она была графиней Триполитанской, младшей сестрой Триполитанского графа Раймона – того самого, у которого отвисшая нижняя губа. Эту Мелисенту полюбил, никогда ее не видав, по одним только добрым слухам о ней, один знатный человек, поэт. Его звали Джауфре Рюдель, князь Блаи. (Блая – это город недалеко от Бордо. Между прочим, там похоронены Роланд и Оливье, и меч Роланда Дюрандаль хранится там же; а вот его боевой рог Олифант – в Бордо).

Итак, Рюдель влюбился. Но только ли в далекую принцессу? Уверяю Вас – нет. Принцесса – это драгоценный камень; но существовала еще и оправа, не менее драгоценная и желанная. Оправой этой была Святая Земля с ее палящим солнцем, песком, с дорогими сердцу именами – Вифлеем, Еммаус… – ну и с женщинами, конечно. С таинственными женщинами, закутанными в черное покрывало, с синими браслетами на узких смуглых запястьях. (Кстати, Вам кто-нибудь рассказывал, что в бирюзу превратились кости людей, умерших от любви? Именно поэтому так много бирюзы в Святой Земле!)

Недавно я перечитывал стихи Рюделя и размышлял о человеке, который их написал. Он говорит о таинственных взорах «сарацинки» и «еврейки черноокой». Эти экзотические дамы, как ему представляется, непременно встретятся ему на пути к Далекой, которая, в свою очередь, является совершенным воплощением Любви, способным затмить всех и вся. И вот когда он увидит Далекую (пишет дальше Рюдель), то позабудет и сарацинку, и еврейку.

Заметьте: для того, чтобы позабыть, нужно, по крайней мере, иметь то самое, что необходимо позабыть. Следовательно, Рюдель твердо надеется на роман сперва с сарацинкой, а затем с еврейкой.