Аманда исчезает - Мелисса Фостер

Дом Перкинсонов построили стратегически грамотно, на вершине лесистого холма, и умело спрятали за огромными дубами и вязами. С шоссе просматривалась только одна башенка, и то лишь зимой, если стоять в нужной точке. Двор полого спускался к заливу Десять Миль, который после возведения дамбы превратился в искусственное водохранилище: плотина затопила долину вместе с несколькими домами. Мало кто из местных знал, что дом Перкинсонов существует, а еще меньше – что двадцать семь лет назад Чет Перкинсон, единственный член семьи, которого не сгубило царившее над домом проклятье, перепоручил особняк заботам пастора Летт.

Когда подъездная аллея свернула к железной дороге и на миг стала видна с шоссе, пастор Летт отступила под тень деревьев. Как всегда во время ночных вылазок, она чувствовала досаду и усталость.

К викторианскому дому пастор подбиралась с опаской – вдруг там бродяги или любопытные подростки? – и выжидала на поляне, пока не убедилась, что поблизости никого нет. Бесшумно выступив из-за деревьев на усыпанную палой листвой лужайку, она внимательно оглядела болтающиеся ставни, ветхую обшивку, выбитое окно второго этажа, заговорщицки подмигивающее в лучах заката.

Пастор зашагала к каменным, обвитым плющом ступенькам крыльца, тяжело вздыхая при мысли о том, что ее ждет в доме. Ступеньки отчаянно молили о ремонте, о перилах напоминала лишь балясина. Рядом с вековыми деревьями, вплотную подступающими к стенам, пастор чувствовала себя карлицей. Она обогнула дом и быстро зашагала к двери черного хода. В воздухе сильно пахло прелыми листьями. Смахнув их с порога, пастор услышала треск сухих веток, склонила голову набок и вся обратилась в слух. Белки!

У знакомой деревянной двери пастор Летт, в тяжелой теплой куртке обливаясь потом, опустилась на колени. Последний взгляд по сторонам. Сняв ключ с шеи, она отомкнула цепь, соединяющую створки.

В лицо ударил холодный сырой воздух, запахло плесенью. Узкая каменная лестница вела в темный подвал. «Все на месте», – с удовлетворением отметила она, даже не включив свет. Грязные стены подземной комнатушки заставили снова поежиться от чувства вины. «Прости меня, Господи!» – беззвучно взмолилась пастор.

Мало-помалу она привыкла к мраку. В глубине подвала стоял дешевый металлический стеллаж. Пастор вытащила его на середину тесной каморки под грохот инструментов и старых консервных банок. Лаз в земляной стене загораживал кусок покоробившейся фанеры. Пастор Летт отодвинула фанеру к стеллажу, чувствуя себя в пятьдесят семь лет древней старухой. Она отчаянно боялась дня, когда не сможет самостоятельно отодвинуть тяжелую сырую фанеру.

Усталое тело просило покоя, но пастор Летт опустилась на колени и через лаз медленно переползла в соседнюю каморку, где можно было снова распрямиться в полный рост.

На старом приставном столике стояла лампа на батарейках, на полу – оплывшая свеча. В нише у земляной стены лежал матрас, кое-как прикрытый коричневым одеялом. Тут же примостился древний грязный диванчик. Было тихо. Пожалуй, слишком тихо – пастор Летт слышала, как колотится ее сердце.

– Солнышко, ты здесь? – негромко позвала она, глянув на еще один черный лаз в стене за диваном.

Вне себя от тревоги пастор Летт вернулась в первую каморку, поставила на место фанеру и стеллаж, торопливо разложила по полкам консервные банки и инструменты. Вышла из подвала, навесила цепь, закрыла замок и нервно зашагала по заднему двору. В окне второго этажа мелькнула тень. Бормоча себе под нос, пастор снова нащупала ключи, открыла тяжелую дверь, которая вела от заднего крыльца в буфетную. «Вот ты где!» – подумала она.

* * *

– О черт! – Молли подняла кастрюлю с горячими спагетти и скривилась от боли в руке.

Ее мучения увидел заглянувший на кухню муж:

– Дай помогу! Что с рукой?

Молли уселась на белый кухонный стул и прижала руку к бедру.

– Ты, что, пейджер потерял? – раздраженно спросила она. – После обеда я миллион сообщений тебе скинула.

– Нет, не потерял. Просто замотался с пациентами и процедурами, отключил его, а потом, наверное, забыл включить. – Коул поставил кастрюлю на плиту и опустился на колени перед Молли. – Прости, детка! – Он поцеловал ее забинтованную ладонь. – Я посмотрю руку, ладно?

Он размотал повязку.

– Как наши песики?

Молли и думать забыла про утренний побег Стелса и Триггера.

– Опять через забор перескочили, чуть позднее найду их. – Молли пожала плечами, откинулась на спинку стула и, глядя на темную макушку Коула, постепенно успокоилась. – День получился ужасный, – вздохнула она. – А если не ужасный, то страшный и непонятный. Читал сегодняшние газеты? Ну, про девочку, которая исчезла из парка?

Коул смерил жену обеспокоенным взглядом.

– Нет, сегодня утром не было времени. Я же и так на работу опоздал. – Явно встревоженный, Коул крутил в руках повязку. – А что с девочкой?

Молли рассказала об исчезновении Трейси.

– Сегодня я познакомилась с ее родителями и участвовала в поисках. Тогда руку и поранила.

– Ясно, – вздохнул Коул, разглядывая рану. – Пара стежков точно не помешает.

Молли вырвала руку:

– Не надо мне никаких стежков. Обойдусь! – Игл она боялась панически, причем не только когда речь шла о ней самой. – Помнишь, как Эрик разбил голову о разделочный стол и ты накладывал ему швы? При виде иглы я чуть сознания не лишилась!

Молли тогда ждала в коридоре и до сих пор не простила себе, что не поддержала сына. Слабостью она упивалась и целых два года после гибели Аманды.

– Милая, да ты на порез взгляни! Где тебя так угораздило?

Коул встал. Правая рука на поясе, левая ерошит волосы – знакомая нервная поза, от которой сердце Молли млело уже двадцать один год.

– Споткнулась, – тихо ответила она, натянув повязку на ладонь, и прильнула к мужу.

Аромат лосьона после бритья растворился в хорошо знакомом, родном запахе силы, запахе мужчины после долгого рабочего дня. «Обожаю твой запах», – подумала Молли. Некогда узкая грудь стала широкой, некогда худые, а теперь мускулистые руки крепко ее обнимали. Пусть последние часы окажутся дурным сном! Пусть она сейчас проснется и поймет, что все это только наваждение!

– Милая, ты как?

Молли отстранилась и заглянула ему в глаза. В них светились тревога и участие, вынести которые она не смогла: по щекам тотчас потекли слезы.

– Ох, Молли! – Коул снова притянул жену к себе и погладил по голове. – Это не Аманда, детка. Не бойся, никто тебя не обидит.

– Я словно попала в свой самый кошмарный кошмар, – пожаловалась Молли, хотя по правде самым кошмарным кошмаром было бы исчезновение Эрика. Молли благодарила Всевышнего, что Трейси не ее дочь, только разве такая мысль не греховна? Разве можно утешаться тем, что боль чужая, а не твоя?