Птица и меч - Эми Хармон

Буджуни нахмурился: ему явно пришла в голову та же мысль. Позабыв о следах, тролль выпрямился и упер руки в бока:

— Не иначе как твое мягкое сердце превратило в кашу и мозги. Тебя могли убить, Птичка! Или того хлеще.

Я опустила голову, признавая его правоту. Но его слова ничего для меня не изменили — и не изменили бы накануне. Я все равно поступила бы так же, и Буджуни это знал. Еще секунду я помедлила на поляне, отыскивая в небе какой-нибудь след орла, но напрасно, его нигде не было. Я огорченно вздохнула и надвинула на волосы капюшон плаща. Обвивавшая голову толстая коса на ощупь напоминала терновый венец — и выглядела, вероятно, так же. Я постаралась вычистить из нее самые крупные листья и пух. Меня сложно было упрекнуть в тщеславии, но лучше не привлекать к себе излишнего внимания, когда мы вернемся в крепость.

— Ради всех богов, хватит ночевать в лесу, будто ты безродная попрошайка!

Буджуни явно вознамерился как следует поворчать. Однако, хотя его голос звучал сурово, от тролля отчетливо доносилось слово любовь. Я не слышала мысли людей так же, как их речь, но улавливала одно, главное — наподобие тех, что воплощали суть животных и деревьев. Главным словом Буджуни всегда была «любовь», и это несколько примиряло меня с его руганью.

Я вздохнула и направилась к крепости. Буджуни тут же забежал вперед и раскинул короткие толстые ручки, пытаясь меня остановить. Я спокойно обогнула его. Я не собиралась дерзить, но у меня не было возможности постоять за себя в споре, а идти и слушать я могла одновременно. В отличие от Буджуни. Его рот и ноги работали только по очереди, и теперь тролль почти повис у меня на руке.

— В каких-то милях отсюда идет война! Война! Где дерутся сотни ополоумевших мужчин и дикие твари, которым утащить женщину за волосы — раз плюнуть! А если бы они наткнулись на юную девушку, которая спит на полянке, как подарок фэйри?

Я кивнула, показывая, что поняла. Но Буджуни это не удовлетворило.

— Твой отец отрежет мне бороду, если узнает, что ты через ночь сбегаешь в лес поболтать с деревьями! Ты что, хочешь лишить бедного Буджуни последней надежды на личное счастье? Да какая троллиха посмотрит на меня без бороды? — И он вздрогнул в искреннем ужасе.

Я мягко потянула его за руку и продолжила путь вперед. Похоже, Буджуни совершенно захватили пугающие перспективы лишения бороды, так что я позволила мыслям соскользнуть на войну в Джеру — войну, за которой мой отец и его советники следили с самым пристальным вниманием. Король лично разбил лагерь на наших землях, окраины которых превратились за последние месяцы в передовую. Как и его отец, юный правитель чаще рубил головы со спины коня, чем сидел на троне. Но на этот раз противостоящие ему создания были страшнее любого тирана.

Даже наверняка преувеличенные, слухи о вольгарах вызывали неподдельный ужас. Говорили, что они убивают ради свежей крови и плоти, веря, будто таким образом перенимают жизненную силу жертвы. У их предводителя, известного просто как Вожак, были крылья грифа и бритвенно-острые когти. Своей армией он командовал с воздуха, наблюдая за полем боя из-под облаков. Порта сдалась первой, за ней, усеянные трупами, пали Вилла и Дендар. Теперь вольгары продвигались на юг, надеясь полакомиться жизненной силой Джеру, хотя король Золтев давно истребил всех Одаренных.

Сейчас его наследник со своей армией сдерживал наступление в долине Килморды. Мой отец разрывался между надеждой и верностью. Он был одним из вассалов Джеру и, разумеется, желал вольгарам поражения. Но с не меньшей силой он желал и занять трон. При идеальном раскладе король Тирас должен был пасть в бою — но только после того, как одолеет Вожака и его стаю нелюдей. Тогда мой отец смог бы надеть корону, не замарав рук.

Умирая, мама напророчила старому королю, что он потеряет душу, а его сына отнимут небеса. Слова ее сбылись не вполне: Золтев давно умер, что сталось после этого с его душой, было никому не известно, а вот Тирас до сих пор пребывал в добром здравии, хоть мой отец и надеялся, что это ненадолго. Он был следующим в очереди на престол и жаждал трона так же, как я жаждала свободы. Мама предсказала, что я больше не произнесу ни слова, но если умру, отец тоже погибнет. Ему не приходило в голову усомниться в ее словах, поэтому следующие пятнадцать лет я провела под замком и на привязи. Отец с тревогой выискивал во мне признаки нездоровья и ежеминутно ненавидел за то, что наши судьбы оказались так прочно переплетены.

Когда он на меня смотрел, я почти всегда слышала только одно слово. Имя моей матери. Мешара. Глядя на меня, он вспоминал ее предостережение. После чего как можно скорее отворачивался. Не потому, что я напоминала ему жену. Моя мать была красавицей. Я — нет. Скучные серые глаза — ни небесной синевы, ни морской зелени. Бледная кожа, светло-каштановые волосы — пепельные, как называла их мама. Ни богатого цвета. Ни густоты. Если я и была на кого похожа, так это на серо-коричневую мышку, которая жила в углу моей комнаты и каждый вечер терпеливо дожидалась, пока я усну, чтобы полакомиться крошками из-под стола. Бледная, невыразительная, лишенная надежды когда-нибудь проявиться в полную силу, внешне я было столь же скромной, сколь внутри. Унылый серый призрак — вот кем я была в замке.

— Не такая уж ты невидимка, — фыркнул Буджуни, будто и вправду подслушал мои мысли. — Думаешь, я один заметил твою пропажу? Ах, если бы! А вообще, странные вещи нынче творятся. Сперва Мертина, конюха, нашли утром в стоге сена — голого, что твой тролльчонок из-под мамки. Бросились считать головы — одна кобыла исчезла. Серая, любимица твоего батюшки. Потом прибегает Бет и начинает верещать, что в комнате у тебя пусто, постель не смята. Я ей, конечно, велел помалкивать, пока тебя не унюхаю и не приведу домой. Ну и? Буджуни сказал — Буджуни сделал!

Я покачала головой. Бет была моей служанкой, и я давно привыкла к ее приступам паники. А вот серую кобылу и вправду было жаль. Лошадь была отличная, и мне не хотелось думать, будто ее украли. Я коснулась глаз и изобразила в воздухе знак вопроса. Буджуни мгновенно меня понял.

— Нет, никто ничего не видел. Кроме задницы бедного Мертина. Он ею вдосталь насверкался, пока бежал с конюшни. — И тролль хихикнул.

Я широким жестом обвела свою одежду с головы до пят. Всю забрали?

— До клочка. Ботинки, рубаху, штаны, плащ. А бельем наш конюх не озаботился.

Я поморщилась, не желая думать про белье Мертина. Это был суровый здоровяк, заросший настолько, что из его волос можно было сплести небольшой каминный коврик. Лошади его любили, а люди предпочитали не связываться. Интересно, кто смог его обокрасть, даже не разбудив?

— Мертин говорит, его одурачили, да так ловко, что увели кобылу из-под самого носа. Ну, теперь-то ему точно не до смеха. Получил плетей за пьянство на посту. Он, конечно, клянется, что не пил, по крайней мере до беспамятства. Разгуливает со здоровенной шишкой на затылке — видно, крепко его приложили.

Это звучало уже правдоподобнее, и я кивнула.

— Твой батюшка, ясное дело, не очень счастлив. И так все мысли заняты войной на границе. Пожалуй, не будем ему говорить, что ты провела ночь в лесу с ворами.