Неблагодарная чужестранка - Ирэна Брежна

* * *

По бледности кожи и рыхлости форм я понимаю, что девушка уже не первую неделю в тюрьме. В неподвижном теле ярится ураган мыслей. Ее бьет озноб, а глаза блестят, как вода в колодце. Она уже выплакалась. И не понимает своей вины, мысли наталкиваются на незримую грань. С утра до вечера она убирала чужие дома, всегда оставаясь прилежной и послушной. Когда приятель попросил ее перевезти в другую страну какой-то пакетик, она согласилась по чистой душевной доброте. Наклонившись, она разводит руками, словно распахивает душу. Денег она за эти услуги не брала, любит помогать и не умеет отказывать, тем более своему приятелю, который был с ней так добр.

В детстве она жила в нищете, а этот человек помог ей уехать за границу, купил те джинсы, которые она хотела, даже на цену не посмотрел. Таких людей она раньше не встречала, культурный, пусть и замкнутый незнакомец. Она его так и не раскусила. Когда три месяца назад в квартиру ворвались полицейские, ей стало известно, что она — невеста наркобарона. Они нацелили на нее снятые с предохранителей винтовки, в то время как приятель уже был за семью горами. Она сидит на простеньком стульчике для подсудимых и трет друг о друга вспотевшие ладони.

— Я с удовольствием помогу вам. Только скажите, что вам нужно.

Она преподносит себя судье. Но он ничего от нее не хочет и осуждает ее на дополнительные восемь недель предварительного заключения.

Служащая полиции надевает ей наручники, и женщина-адвокат интересуется:

— Как вам живется в тюрьме?

Заключенная корчит гримасу.

— С убийцей я ничего общего иметь не хочу. А что мне остается делать: смотреть телевизор, смотреть телевизор.

— Вы еще любите своего приятеля?

Заключенная машет рукой, как-то чересчур быстро.

— Я из-за него все потеряла: квартиру, работу, пусть даже черную и нелегальную, а теперь он еще наверняка будет мне мстить.

Она ежится. Адвокат задумчиво произносит:

— Мне еще ни разу не доводилось защищать женщину, которая действовала бы самостоятельно. За любым женским преступлением обязательно скрывается мужчина.

— Быть слабой — это тоже преступление, — говорю я. — Не протестовать, не пытаться вырваться, потому что так удобно. Оставаться послушной невеждой, подчиняясь страху, и не найти в себе сил уйти от неправильных людей.

Я хорошо знаю край, откуда он приехал. Мы обмениваемся фамилиями и названиями местечек, будто находимся на встрече родственников. Меня снова уносит течением. Я буйно жестикулирую, не обращая внимания на то, что в этой стране жестикуляция — признак неадаптированности и непредсказуемости. Адвокат пытается вытащить меня из водоворота на свой плот — деревенеет, говорит рублеными фразами, выкидывая одну юридическую формулу за другой.

Чем больше вокруг стен и правил, тем сильнее мне хочется свободы. Тюрьма — это замызганный монастырь, в котором витают сумасбродные мечтания. Прошлое осужденного уже не вызывает вопросов. Начнется ли теперь новая жизнь? Час, в который мы собрались из-за совершенного им когда-то преступления, и камера, куда не заглядывает солнце, должны быть напоены светом. Ради этого я пришла сюда, а переводческая деятельность — лишь повод.

— У меня для вас не самая плохая новость, — провозглашает адвокат, следуя местной традиции сознательного преуменьшения. — Сегодня вас выпустят на свободу.

Заключенный медленно расправляет плечи, разжимает кулаки и ловко прячет визитную карточку адвоката в носок, когда в камеру заходят двое охранников. Быстрота действий свидетельствует о том, что в тюрьмах он уже пообвыкся. Он нахваливает тюремную еду: по воскресеньям дают шницель и мороженое на десерт. С ним вежливо обращаются, его все устраивает, но у него чешутся кулаки. Здесь все словно из ваты, его лишают всякой возможности принимать решения. На прощание он вытягивается во весь рост и, приложив руку к сердцу, окидывает нас жалостливым взглядом — так, словно его покидают отец и мать.

— Он действительно невиновен? — спрашиваю я адвоката.

— За ним числится десяток преступлений по всему континенту, но доказать ничего не удается.

Охранник в голубой форме широкой матросской походкой шествует по длинному коридору и подводит нас с адвокатом к тюремному администратору. Та желает нам хорошего дня, словно выпускает на сушу пассажиров, совершивших воскресную прогулку на пароходе.

* * *

По любознательности местные не уступали справочному бюро:

— Когда ты приехала, где живешь, когда и куда собираешься?

Некоторые наизусть знали график движения поездов и автобусов. Вскоре я прослыла неблагонадежной, неспособной запомнить часы работы иммиграционной полиции. Кто у нас знал, когда мы приедем и куда движемся? Время мы тратили на болтовню. Я строила из себя очаровательного вундеркинда-остряка, отчего у местных вздымались брови. Чур, никаких подтекстов, это несерьезно. Учитель объяснял, как надо разговаривать: «Укажите, о чем вы хотите говорить, сколько это займет времени, и не сбивайтесь с выбранной темы. Тогда ваш собеседник будет чувствовать себя уверенно». Но с уверенностью можно было утверждать лишь одно: мне было невыносимо скучно. Учитель следовал образцу, неторопливо рассказывая о том, что будет на уроке, и шаг за шагом выполняя свой план. А мне так хотелось неожиданностей, так нравилось это слово, которым отрицалась томительная данность, что я прерывала урок внезапными предложениями.

Учитель исключал их:

— В мои планы это не входит.

Глядя вдаль, не обращая внимания на то, что творилось вблизи, я пускалась в самые пространные рассуждения.

— Секундочку, все по порядку, — прерывал мой наставник и разбивал водопад на ручейки.

С удовлетворением заявляя, что так ему легче меня понять.

Я спешила на все вечеринки, стремясь излить свою душу. Но праздники были прямым продолжением работы. В приглашениях указывалось не только время начала, но и предпочтительное время окончания вечеринки. Разговоры велись о разрешениях на строительство, выборах председателя суда по гражданским делам и возросших отчислениях в больничную кассу, а Клэрли, Френели и Лизели молча стояли рядом, как позабытые зонтики, — да и что им было делать, если даже грамматика овеществляла их. Я же приехала сюда не для того, чтобы молчать. И толерантные гости отводили мне толику времени, но историям моим не удивлялись, а на все предлагали практические решения. Им хотелось разрешить эту проблему, а мне — лишь поведать о ней.

Приход в гости без предупреждения приравнивался к акту агрессии. И о нем лучше было уведомлять заранее: «Через три недели я совершу на вас набег», так грозились собирающиеся с визитом. Набегов иных форм не предполагалось. Хозяева ожидали строгого соблюдения намеченных сроков. Да и на детских праздниках все было расписано заранее, и маленьких гостей долго готовили к тому, что им предстоит увидеть. Выдержать запланированный праздник было нелегко для всех его участников. Причем когда гости расходились по домам, он еще не заканчивался. Наконец-то дело доходило до эмоциональных излишеств: находясь на почтительном расстоянии, гости в закрытых конвертах рассылали друг другу типовые благодарственные открытки с восклицательными знаками.