Дело лис-оборотней - Игорь Алимов

Обрез-ага громко и несообразно выругался, а Баг пружиной взвился над бачками, одновременно перехватывая нож для броска и – метнул… Нож коротко просвистел в воздухе и со всего маху врезался Лагашу тяжелой рукоятью в лоб.

Обрез-ага инстинктивно дернул пальцем и пальнул в небо, а затем рухнул вниз, с грохотом круша что-то, в темноте невидимое. Остро пахнуло какой-то гнилью.

Через стену перемахнул рослый вэйбин и отбросил деревянный засов с маленьких врат, тут же во дворике стало людно и светло: принесли много фонарей и принялись деятельно вязать бесчувственно лежавшего посеред всякой дряни Лагаша. Один вэйбин поднял обрез Прасада, поднес к свету и уважительно покачал головой: вещь!

Баг механически оглядел халат: испорчен. Полез в рукав за пачкой «Чжунхуа». Вытянул сигарету. Рука дрожала.

«Он же запросто мог прервать мое нынешнее рождение… — мелькнула запоздалая и какая-то очень отстраненная мысль. — Если бы не фонарь, я бы не увидел скорпиона и скорпион попал бы в меня, а не в стену… Как это было бы несообразно – погибнуть из-за таких пустяков! Карма…»

— Докладываю, преждерожденный единочаятель Лобо… — сконфуженный своей оплошностью Яков Чжан возник за плечом. — Те двое ближников задержаны, и ввиду их явной опасности для окружающих мы сейчас им канги[17]надеваем…

— Хорошо, — хмуро кивнул Баг, нарочито медленно закуривая. — Хорошо, — повторил он, жадно затягиваясь. Теперь, когда все было позади, когда прошли мгновения автоматически выполняемых бросков, прыжков и кувырков, мужественного человекоохранителя вдруг сотрясла мелкая дрожь. «Да что со мной?!» – возмутился Баг и могучим усилием очистил мысли, так что Яков ничего не заметил, когда ланчжун[18]обернулся к нему. — Хозяина харчевни, этого Куна, тоже доставьте в Управление для допроса. Выполняйте!

Яков Чжан беззвучно исчез.

«Старею? — думал Баг, глядя на деятельную суету вэйбинов: во врата въехала педальная повозка – дощатый помост в шаг длиной и два с половиной локтя шириной об одном рулевом колесе спереди и двух колесах сзади, единственное транспортное средство в Разудалом Поселке, — да и то в иных хутунах две такие не разъедутся; на помост уложили благоухающего подданного Лагаша. — Или просто мне пора в отпуск? Я ж три года в отпуске не был…» Да нет, дело было не в отпуске, а в том, что теперь он сделался не одинок. Теперь его любила женщина – и волновалась за него, и внезапное прекращение нынешней Баговой жизни доставило бы этой прекрасной женщине несказанную боль… От подобной мысли, все еще непривычной и отчасти чужой, на душе стало странно, тепло и покойно, и нестерпимо захотелось домой. «Карма, карма… — мысленно проворчал Баг. — То, что фонарь зажегся вовремя, — это ведь тоже карма. Стало быть, все случилось правильно, и мне не суждено пока отправиться на встречу с Яньло-ваном…[19]».

Он вернулся в харчевню, полюбовался на выводимых из укромного закута вялых и расслабленных опиумокурилыциков, покачал головой, подобрал зонтик и пустился в обратный путь – под дождем, к станции подземных куайчэ.

Скоро Баг был уже у себя, на проспекте Всеобъемлющего Спокойствия. Ах, как хотелось ему сейчас выпить бутылочку ледяного пива «Великая Ордусь» и блаженно вытянуть ноги на диване…

Когда Стася позвонит, он ей расскажет о сегодняшнем – весело, будто о забавном приключении, Стася тоже что-нибудь расскажет… Как было бы славно, если б она позвонила!

Ах да! Баг поспешно нашарил в рукаве телефонную трубку. Трубка была выключена, дабы, упаси Будда, звонок не раздался в харчевне у Куна или тем паче во время беседы с Обрез-агой.

Он не успел дойти до своей двери. На широкой площадке перед лифтом, по углам коей красовались живописные пальмы в горшках, Баг включил телефон, а двумя минутами позже – лифт возносил его на десятый этаж – телефон зазвонил.

— Вэй! Стасенька… — На душе у Бага мигом стало тепло и мягко, но лишь на миг.

— Баг… — голос Стаси был тих, едва различим.

— Стасенька, что с тобой?

— Ой, Баг… — теперь в голосе ее слышались слезы. — Почему ты не отвечаешь? Я звоню, звоню…

— Что случилось, Стасенька? Ты где? — Бага обдало ледяным дыханием несчастья.

— Случилось, Баг… Приезжай скорей, у нас беда. Катя умерла.

— Вот ведь как… — потерянно бормотал Адриан Ци, беспрерывно терзая длинный черный ус. — Вот как… Ушла наша девочка к Желтому источнику[20], нет ее больше…

Баг хранил молчание. Что тут скажешь? Срок жизни положен всем существам, каждый человек занесен в списки Яньло-вана, где точно указано, сколько лет, месяцев, дней, часов и минут суждено ему провести в мире живых, прежде чем неумолимые посланцы загробного мира придут на порог его дома и уведут темными, смутными путями во дворцы под горой Тайшань, где дело вновь прибывшего будет скрупулезно и всесторонне рассмотрено для определения обстоятельств следующего рождения. Там, в мире мертвых, на точных весах, не знающих сомнения и пристрастности, взвесят все прижизненные поступки умершего, и на одну чашу весов будут уложены деяния злые, дурные, душепагубные, а на другую – добрые, светлые, душеполезные. И вынесет судья справедливый приговор по делам его. Карма! Нечего говорить.

Сестра Стаси Антонина Гуан – приветливая, слегка медлительная, удивительно похожая на Стасю женщина («можно просто Тоня») и ее муж, Адриан Ци, обитали в большой и светлой квартире старого пятиэтажного дома, расположенного на углу Старопетроподворского проспекта и Малинкина моста, одного из нескольких десятков причудливых мостов, перекинутых через Окружной канал, неторопливо и мягко несущий свои прозрачные воды вокруг исторического центра Александрии Невской. Когда-то, века два назад, сия водная магистраль очерчивала пределы города; по ней к продуктовым пристаням кварталов ежедневно причаливали барки с прокормом для огромной столицы, неустанно подвозимым из хлебородных областей по бесконечным водным трактам улуса; от нее же, с внешней стороны, разбегались в разные стороны мощенные камнем сухие тракты. Ныне же полный прогулочных лодочек и яхточек канал, обсаженный по обоим берегам вековыми липами и тополями, стал любимым местом вечернего отдыха, и многочисленные здешние летние закусочные и кафе всегда были полны – с гранитных набережных Окружного открывался потрясающий вид на закат.