Мертвые воспоминания - Ирина Родионова

Квартиру опустошали, готовили к новым жильцам — она перейдет к городской администрации, потому что нет наследников. Волонтеры соберут мебель, посуду и хорошие вещи, увезут их в центр социальной защиты для многодетных или нуждающихся. Продукты скорее всего развезут одиноким старикам, если запах еще не въелся в упаковки. Галка бережно прокладывала каждую стеклянную чашечку полотенцами, только бы не разбить, разворачивала старые добрые коробки из прессованного картона. С каждой секундой ей будто бы легче становилось дышать, и работа шла быстрее.

Заполненные мешки относили в прихожую, и они грудились там, напоминая гигантских мучнистых личинок.

— Въедливая какая, а, — поморщилась Дана, заглянув на кухню. — Каждую бумажечку любила. И не отпускает же…

— Мне уже полегче, потерпи немного, — Галка придирчиво оглядывала на свет хрустальные бокалы.

В помойные мешки отправились сушеные букетики полевых цветов, ничего не значащие безделицы, затертые халаты, платья с поясками и облезлыми золотыми пуговицами, галстуки и ремни, что остались от мужа… Казалось, что в такой маленькой квартире просто неоткуда взяться такому огромному количеству хлама. Маша перевязывала книги бечевкой, их отвезут по библиотекам или ржавым холодильникам «Орск» в местный парк, в точки буккросинга. Раньше библиотекари с радостью принимали книги в дар, но теперь, с этим коронавирусом… Хотя, может, и у них требования полегче стали.

— Вот это не выбрасывай, я себе для картины заберу, — то и дело слышался резкий Кристинин голос.

Она была главным хранителем памяти: долго присматривалась к вроде бы мусорным вещицам, но выбирала крупицы и относила их в пластиковый белый ящик. Этот короб был единственным, что волонтерам разрешалось забрать из очередной пустой квартиры. Фотографии и письма, пластинки для граммофона с размашистой надписью «вокально-инструментальный ансамбль «Битлз», особенно дорогие сердцу гипсовые фигурки, от одного вида которых даже четвертинка вставала слезами в горле, записные книжки и черновики, декоративные подушки… Палыч всегда проверял белый короб с особой тщательностью, лишь бы не вынесли чего ценного.

Или того, что может пригодиться ему самому.

Но волонтеры приходили сюда не за наживой, не за редкими полтинниками, забытыми в кармане зимнего пуховика, или золотой сережкой, что проваливалась в диванные подушки. Они работали иногда днями напролет, ничего не прося взамен, волочили забитые под завязку мешки к мусорному баку, иногда помогали грузчикам забирать мебель, спускали в тяжелых, рвущихся пакетах продукты и приличные вещи для социальщиков. Тут нужны были все: такие хрупкие и чуткие, как Маша, чтобы хранить эмоции; бравые сильные мужики с несорванными спинами и мастера на все руки, способные разобрать на части даже самый древний диван, умеющие найти не просто иголку в сене, а каплю воды на морском побережье.

Они уносили с собой чужую жизнь в эмоциях и пару никому больше не нужных пустяков, вот и весь улов. Но это было главным, самым важным.

Кристина подолгу всматривалась в шкафы, листала разрозненные осколки памяти, морщилась и щурилась. Находила далеко запрятанные альбомы, стопки перевязанных капроновой нитью писем, выбрасывала платежки за газ и электричество. Она чувствовала все будто бы иначе, застывала у сухих фонариков физалиса и касалась их, спело-мандариновых цветом, и простукивала закостеневшие ягодки внутри. Отбирала одну вазу, самую невзрачную и тусклую, но к белому коробу несла ее так бережно, словно держала на руках недоношенного младенца. Золотые колечки и серьги она складывала в отдельную шкатулку, чтобы передать Палычу, а сама выуживала дешевенькую бижутерию, вроде позеленевшей клипсы с зеленым стеклышком или браслета из морских раковин, и тоже несла к себе. Эти клипсы были на Анне Ильиничне, когда она впервые пришла на работу и не смогла ни слова сказать от волнения, а тихонько бряцающие ракушки, рельефные, светло-мраморные, подарил ей муж во время медового месяца.

Дана любила закапываться в редкие рукописные дневники, в записочки или списки продуктов для магазина, блокноты или старческие телефонные книги — бессмысленный мусор для любого, кто не видел их глазами Анны Ильиничны. Нашлась даже метрика единственного сына, наклеенная на обрезок линолеума, с расплывшимися синими чернилами, и от одного вида этого огрызка Дану прошибло, ошпарило, почти ослепило. Она скорчилась перед дверцей шкафа и долго молчала, не слушая вялых препирательств или криков, где какой мешок должен стоять.

Галку назначили ответственной за мусор, она легче всего избавлялась от чужих привязанностей. Почти всю кухню она отправила на помойку, только из открытых упаковок перловой крупы и гречки сделала кормушку для голубей на оконном карнизе — пусть клюют, поминают Анну Ильиничну.

Маша была слабым и бесполезным работником, но зато утешала и подбадривала лучше всех, и делала это одним лишь взглядом, с ней любили работать почти все волонтеры. Самая младшая, в свои пятнадцать Маша еще училась в школе и жила с родителями, а поэтому Галка, сама едва подобравшись к двадцати, считала ее сущим ребенком. После общаги, больной матери и ночных подработок в кафе Галка думала, что годится наивной и чувствительной Маше почти что в матери. И иногда не могла избавиться от глуповатого, ненужного чувства опекать и заботиться.

Сегодня Маша весь вечер кружила вокруг кошачьих мисок. Вода в кружке с нарисованными смородиновыми ягодами на глянцевом боку высохла и осталась ободом водяного камня, а к пластиковому дну в другой тарелке присох заветренный корм. Все теперь знали о чахлом коте Сахарке, его бесконечных болячках, уколах и ампулах, последние из которых лежали завернутыми в чистенькое вафельное полотенце в холодильнике. Маша стояла над мешком корма, обхватив себя руками. Ей никто не мешал.

— Сахарок, — бормотала Маша себе под нос. — Сахарок, ну конечно…

Первой не выдержала Дана, подошла к Маш и остановилась рядом, вздохнула. Маша спросила у нее:

— И где он теперь?

— В приюте, наверное. Если такого старого кота вообще куда-то… — и прикусила язык. Маша кивнула и, ни на кого не поднимая глаза, ушла в ванную. Зашелестела пакетами и мешками, делая вид, что увлечена уборкой.

Работа кипела.

Хозяйственные перчатки липли к влажным рукам, и даже ноябрь из распахнутой балконной двери не помогал остудиться. Комнаты они сегодня разобрали довольно быстро, да и белый короб заполнился раньше времени. Галка заглянула в телефон и с ужасом поняла, что до ее ночной смены осталось совсем немного времени, хотя глаза уже горели так, будто в них засыпали горячего битого стекла. Руки мелко подрагивали.

— Давайте заканчивать, мне на работу скоро, — Галка вытерла лоб предплечьем и стянула резину с ладоней, как змея сбрасывает шелушащуюся, мертвую кожу. — Палычу звоните. Закинем ящик в гараж и…

Голые пальцы Кристины покрывала липкая черная пыль —