Черная роза - Наталья Солнцева

Франция! Лувр! Версаль! Лазурный берег! Виноградники Лангедока! Шампань и Прованс! Марсель, Бордо и Альпийские курорты! Эти названия музыкой зазвучали в голове Нины. Она с детства мечтала побывать во Франции, завидовала Сергею Горскому, и вот…ее мечты сбываются! Ее приглашают в Париж! Обещают интересную работу, деньги, путешествия по этой прекрасной стране…Она не стала колебаться. Тем более, что Франция еще более надежное укрытие, чем озеро Хандога. Уж туда точно не доберутся недоброжелатели Артура, там она будет в полной безопасности!

Ночью Нине снились высокотравные альпийские луга, заснеженные горные вершины, Монблан, лыжники, освещенные солнцем, Елисейские поля, сад Тюильри и напоследок – цветущие на морском берегу магнолии…

В Париже Нину встречали два пожилых француза. Именно они собирались устроить в своей галерее на Монмартре выставку работ Артура Корнилина.

– Мадам, – говорили они. – Никто лучше вас не сможет рассказать парижанам о творчестве вашего мужа. Оно такое необычное, такое загадочное и прекрасное! У нас не привыкли к такой пылкой игре воображения, такому изощренному полету фантазии!

Нина смотрела из окна автомобиля на набережную Сены, на кружево Эйфелевой башни, на Дворец правосудия, на аккуратно подстриженные деревья, на спешащих по своим делам горожан, и ей казалось, что она спит и видит сказочный сон. Ее поселили в небольшом старинном городке близ Парижа, где на окраине возвышались величественные развалины двух замков и монастыря, а на узких тесных улочках то и дело попадались заросшие травой и цветами остатки крепостных сооружений.

Месье Рене Дюшан, старший компаньон, снял для нее домик, весь увитый розами и диким виноградом, листья которого бордово горели на осеннем солнце. Домик был двухэтажный, каменный, с крутой двускатной черепичной крышей, с огромной кухней, увешанной медной, начищенной до блеска посудой, с просторными комнатами и громоздкой деревянной мебелью. В комнатах было сумрачно, пахло гвоздикой и чисто вымытыми полами.

Хозяйку дома звали Жаннет. Несмотря на преклонный возраст, – ей было около восьмидесяти, – она оказалась весьма подвижной, разговорчивой и прекрасно справлялась с домашними делами. Жаннет показала Нине ее комнату на втором этаже: деревянные панели на стенах, бюро, старинная кровать-шкаф, – все было покрыто великолепной бретонской резьбой. Нина ахнула. Каждая вещь, которой ей предлагали пользоваться в повседневной жизни, вполне могла бы быть музейным экспонатом. Рядом с комнатой была ванная, – большая, с каменным полом и старинным умывальником, фарфоровыми кувшинами на полках. Сама ванна, круглая, с покрытыми орнаментом краями, поразила Нину своими размерами. Жаннет предупредила, что воду для купания приходится нагревать, но мадам Корнилина просто должна предупредить, когда ей это понадобится.

Жаннет довольно свободно изъяснялась на ломаном русском языке: ее покойный муж был русским эмигрантом, аристократом, «из самого Петербурга». Там, в этом ужасном, сыром климате он подхватил чахотку, потому и скончался так рано. Хозяйка дома говорила об этом без слез, – она давно свыклась со своим одиночеством, и оно не тяготило ее. Два раза в неделю к ней приходила племянница, помогала по хозяйству, а продукты ей привозили прямо домой, по заказу. Жаннет обожала шоколад, красное вино и устриц с лимоном. Еще она любила курить, стоя у окна и глядя на холмы. В связи в возрастом, она могла позволить себе только одну сигарету в день, и это было для нее настоящим наслаждением.

– У меня осталось мало радостей, – говорила Жаннет, застенчиво улыбаясь и сверкая молодыми черными глазами. Ее лицо, почти без морщин, покрывалось слабым румянцем, и абсолютная, белоснежная седина волос казалась неестественной.

Нина решила в свободное от подготовки к выставке время заняться дневниками Артура, но все не получалось. Ее иногда приглашали то в небольшие парижское кафе, то в Лувр, то в Версаль, то на прогулку по набережной Сены, на которой в любую погоду можно было увидеть удильщиков, то в Латинский квартал, то… словом, ее развлекали. Французы любили свою страну, оказавшуюся немного не такой, как представляла себе Нина. Вокруг Парижа располагались небольшие старинные городки, уклад жизни которых, казалось, не менялся уже пару веков. Рыночная площадь, мэрия и огромный готический собор, знаменитый, как в Шартре, или более скромный, но всегда поражающий необыкновенным изяществом, стройными, как бы летящими ввысь формами, – вот и весь центр, от которого лучами расходились в разные стороны узкие старые улочки, застроенные двухэтажными домиками с высокими черепичными крышами, окруженные живой зеленой изгородью и живописно увитые виноградом и розами. Домики были как из книжки с картинками, которые Нина любила разглядывать в детстве. А теперь она сама жила в таком городке и в таком домике.

– Я покажу вам долину Луары, где древние камни источают флюиды романтики рыцарских времен! – говорил месье Дюшан. – Мы будем пить настоящий коньяк и любоваться виноградниками, достойными кисти Ван-Гога![3]– он делал серьезное лицо и смешно поднимал вверх указательный палец, добавляя, – Но только после вернисажа!

Картин Корнилина во Франции было немного, и хозяева галереи привлекли к своей затее еще несколько художников, работающих в похожей манере. Их оказалось всего трое, и Нине было неловко объяснять месье Рене, что такие откровенно слабенькие полотна не стоит вешать рядом с гениальными творениями Артура. Она вообще удивлялась, зачем ее пригласили, – такую выставку французы вполне могли организовать сами. Но… назвался груздем, полезай в кузов, – как говорила, искажая слова и морщась от сигаретного дыма, Жаннет.

Нина готовилась к лекциям, и по ходу этого занятия ей пришла в голову идея написать статью об Артуре. Для этого стоило использовать его собственные записи из дневников, которых никто еще не видел. Записки Корнилина могли стать сенсацией в Москве, Санкт-Петербурге и Харькове. А в Париже?.. Кто знает?! Нина решила посоветоваться с главным редактором журнала «Искусство». С этим журналом сотрудничал Сергей Горский, и даже был его совладельцем. Мадам Корнилина позвонила девочкам, которые приезжали вместе с Сергеем на харьковскую выставку Артура. Они с готовностью откликнулись.

Встретились в маленьком уютном кафе на Монмартре, которое славилось сочными бифштексами и луковым супом. Девочек звали Патрисия и Люсиль. Они улыбались, курили и уговорили Нину заказать «бланкет» – белое мясо под белым соусом. У Нины от вина и приятных впечатлений слегка кружилась голова. В окно кафе был виден ярко-белый, освещенный солнцем храм Сакре-Кер на вершине монмартрского холма.

– Месье Горский весьма удачливый бизнесмен, – на ломаном английском говорила Патрисия. – С тех пор, как он стал совладельцем журнала, дела резко пошли в гору. Деньги текут рекой.

Нина переспрашивала, смущенно улыбаясь. Ее английский оставлял желать лучшего. Впрочем, Патрисия и Люсиль тоже говорили по-английски кое-как. Но все-таки они могли понимать друг друга, и это было приятно. Девушки проявили огромный интерес к предложению «мадам Нины» написать в журнал статью об Артуре и убедили ее непременно и побыстрее сделать это. Они были бы в восторге, узнав о таинственных дневниках покойного художника, но Корнилина им ничего не сказала ни о сандаловом ларце, ни о тетрадях в кожаных обложках. Ей хотелось, но…в последний момент она передумала. Все тот же непонятный ей самой страх, ледяной змеей обвивший сердце, едва она заикнулась о дневниках, заставил ее прикусить язык.