Мечтатель - Иэн Макьюэн

Снова громкий крик толпы и дружные выкрики: «Что справедливо, то справедливо! Что справедливо, то справедливо!» И куклы гурьбой полезли на кровать, они вставали друг дружке на плечи вместо лестницы. Через минуту вся орава стояла, пыхтя, перед Питером, а Плохая Кукла отошла назад, к дальнему краю кровати, махнула костылем и крикнула:

– Давайте.

Шестьдесят пар коротких ручек ухватились за левую ногу Питера.

– Раз-два, взяли! – пропела Плохая Кукла.

– Раз-два, взяли! – откликнулась вся орава.

И тут произошло что-то странное. Нога у Питера оторвалась. Напрочь оторвалась. Он посмотрел туда, где у него была нога, и вместо крови увидел что? Из оторванной штанины торчала пружинка.

Чудно, удивился он про себя. Ни за что бы не подумал…

Но долго думать и удивляться ему не пришлось: теперь куклы ухватились за его правую руку и стали тянуть и покрикивать: «Раз-два, раз-два…» – и рука тоже оторвалась, и из плеча тоже высунулась пружинка.

– Эй! – крикнул Питер. – Отдайте!

Но без толку. Руку и ногу куклы передавали над головами назад, туда, где стояла Плохая Кукла. Она взяла ногу и вставила себе. Нога вставилась тютелька в тютельку. Теперь она вставляла руку. Рука как будто была сделана специально для нее и вставилась прекрасно.

Странно, удивлялся Питер. Уверен, что и рука, и нога велики для нее.

И пока он так думал, куклы опять принялись за него. Они лезли к нему на грудь, выдергивали у него волосы, рвали одежду.

– Слезьте! – крикнул Питер. – Уй, больно.

Куклы со смехом выдрали у него почти все волосы. Только один длинный клок остался торчать на макушке.

Плохая Кукла бросила Питеру свой костыль и стала подпрыгивать, чтобы испытать свою новую ногу.

– Теперь моя очередь жить в той комнате, – сказала она. – А он пускай там устраивается.

Плохая Кукла показала рукой, которую Питер все еще считал своей, на книжную полку. Она ловко спрыгнула на пол, а ее стая опять подступила к Питеру, чтобы схватить его и отнести в новое жилище. Этим бы все и кончилось, но тут в комнату вошла Кэт. А теперь попробуйте вообразить зрелище, которое открылось ее глазам. Она поиграла с подругой, возвращается домой, входит в свою спальню, а тут ее брат лежит на свободной кровати, играет с ее куклами, со всеми ее куклами, он их двигает и говорит их голосами. На кровати нет только Плохой Куклы, она на ковре, лежит рядом.

Кэт могла бы рассердиться. Все-таки это против правил. Питер в ее комнате без разрешения и поснимал всех кукол с их мест. Кэт, однако, рассмеялась, увидев брата, а на нем шестьдесят кукол. Питер сразу встал, когда появилась Кэт. Он покраснел.

– Ой… это… извини, – пробормотал он и хотел бочком протиснуться мимо нее.

– Подожди минутку, – сказала Кэт. – Положи-ка их обратно. У них свои места, понимаешь?

Потом Кэт говорила ему, где какая кукла должна жить, а он расставлял и рассаживал их по местам – на зеркале, на комоде, на подоконниках, на кровати, в игрушечной коляске.

Продолжалось это целую вечность. Последней была водворена Плохая Кукла – на книжную полку; при этом он явственно расслышал, как она сказала:

– Однажды, дружок, эта комната станет моей.

– Залягай тебя комар, – прошептал ей в ответ Питер. – Пакостная пастилка.

– Что ты сказал? – спросила Кэт.

Но брат уже вышел из комнаты.

Проснувшись утром, Питер всегда лежал с закрытыми глазами, пока не ответит на два простых вопроса. Они всегда возникали у него в одном и том же порядке. Первый вопрос: кто я? А, да, Питер, десять с половиной лет. Потом, все еще с закрытыми глазами, второй вопрос: какой сегодня день недели? И ответ, неизбежный и недвижный, как гора. Вторник. Опять в школу. Тогда он прятал голову под одеяло, окунался в собственное тепло, растворялся в гостеприимной темноте. И почти мог притвориться, что не существует. Но знал, конечно, что заставит себя вылезти. Весь мир был согласен в том, что сегодня вторник. Сама Земля, мчась в холодном пространстве вокруг Солнца и вращаясь, привезла всех во вторник, и отменить это не мог ни Питер, ни родители его, ни правительство.

Какое мучение – вытаскивать свое теплое сонное тело из гнезда и ощупью искать одежду, зная, что через час ты будешь дрожать от холода на автобусной остановке. По телевизору сказали, что нынче самая холодная зима за пятнадцать лет. Холодная, но неинтересная. Ни снега, ни инея, и даже луж замерзших нет, чтобы прокатиться. Холод, серое небо, резкий ветер задувает в оконную щель спальни. Временами Питеру казалось, что всю жизнь он только и делал, что просыпался, одевался и шел в школу, – и до конца жизни ничего другого не будет. И ничуть не легче оттого, что всем, включая взрослых, тоже приходится вставать темным зимним утром. Если бы все они договорились перестать, то и он перестал бы. Но земля продолжала вращаться. Понедельник, вторник, среда – все снова и снова, по кругу, и всем приходится вставать.

Кухня была домом на полпути от кровати до большого мира снаружи. Здесь пахло поджаренными тостами, паром из чайника и беконом. Завтрак считался семейной трапезой, но редко когда за столом сидели все четверо. Оба родителя Питера тоже ходили на работу, и всегда кто-то бегал в панике вокруг стола – искал потерявшийся документ, или записную книжку, или туфлю, – и надо было самому взять еду, которая стояла на плите, и найти себе место.

Здесь было тепло, почти так же тепло, как в постели, но не так спокойно. В воздухе летали обвинения, замаскированные под вопросы.

– Кто покормил кота?

– Когда ты придешь домой?

– Ты доделал уроки?

– Кто взял мой портфель?

С каждой минутой неразбериха и спешка нарастали. В семье было правило: прежде чем кто-нибудь выйдет из дому, в кухне должен быть полный порядок. Иногда надо было быстро схватить со сковородки свой ломтик бекона, пока из нее не скинули остатки в миску кота, а саму ее не бросили с шипением в раковину с водой. Четверо членов семьи бегали туда и сюда с грязными тарелками и пакетиками хлопьев, натыкались друг на друга, и всегда кто-нибудь бормотал: «Я опаздываю. Я опоздаю. В третий раз за эту неделю!»

Но был еще пятый член семьи – этот никогда не спешил и не обращал внимания на суматоху. Он лежал на полке над батареей, растянувшись, с полуприкрытыми глазами, и почти не подавал признаков жизни – разве что зевал время от времени. Рот широко открывался и показывал чистый розовый язычок, а когда закрывался снова, по телу, от усов до хвоста, пробегала сладкая дрожь. Так у Кота Вильяма начинался день.

Питер хватал свою сумку, оглядывался напоследок кругом, перед тем как выбежать из дома, и всякий раз видел Вильяма. Голова кота лежала на одной лапе, а другая лениво свисала с полки, купаясь в восходящем тепле. Теперь, когда нелепые люди ушли из дома, кот мог несколько часиков серьезно поспать. Питер выходил навстречу ледяному северному ветру и с завистью вспоминал дремлющего кота.