Солнечная станция - Андреас Эшбах

Что я ощущаю? Не эйфорию от собственной дерзости, не глупую гордость. Нет. Глубочайшее убеждение, что все произошло со мной, правильно. Я уверен, что имею право здесь находиться. Наверное, это — единственное, в чем я действительно уверен. Это сродни религии. Мне кажется, пространство ожидало меня.

Однажды мы отправились с отцом на прогулку. Это было в Канзасе — стране бескрайних полей, засеянных кукурузой. Поля, поля, поля до самого горизонта, и ничего больше. Мне было десять лет. Мы гуляли до темноты, и вдруг отец сказал:

— Взгляни на эти звезды, Леонард. По сравнению с ними мы, люди,— ничто.

Я остановился и долго смотрел на бриллиантовую россыпь в вышине, пытаясь понять, что именно хотел сказать мне отец.

— Но папа! — ответил я наконец.— Если бы нас не было, кто видел бы эти звезды?!

В этот момент я ясно осознал, что мы, люди,— не балласт, не паразиты вселенной. Мы созданы, чтобы принести во вселенную Разум. Может быть, мысль отдает антропоцентризмом, и все же я свято верю, что прав.

Однако не могу не заметить очевидного — наш разум часто недостоин того, чтобы демонстрировать его вселенной. Взять хотя бы бритье. В свои лучшие времена НАСА потратило несколько миллионов долларов на разработку электробритвы для космических станций. Каждая бритва была снабжена крохотным пылесосом, который всасывает срезанные волоски. Иначе они будут носиться в воздухе, забиваться в вентиляторы электрических приборов, и дело может закончиться настоящей катастрофой. Но потом какой-то неизвестный гений обратил внимание на то, что любая бритва, купленная в дежурной аптеке за углом, прекрасно собирает на себя волоски, стоит лишь смочить лезвие. С тех пор астронавты бреются, как все обычные люди,— с помощью пены и безопасного лезвия. На Земле я пользовался электробритвой. Перед посадкой на шаттл в Тане-гасима я, желая подтвердить свою национальную идентичность, купил себе безопасную бритву Жил-лет в маленьком американском киоске аэропорта Токио. В первое же утро на станции я сделал два важных научных открытия. Первое: невесомость не облегчает процесса бритья. Второе: в отличие от воды, которая собирается в большой шар, кровь в невесомости образует что-то вроде алого тумана. Попробуйте собрать этот туман с помощью губки — и вы тоже откроете для себя много нового.

Я закончил бриться, очистил лезвие и аккуратно упаковал все волоски в специальный пакетик. Потом я вымыл руки — в невесомости это приходится делать с помощью влажной губки,— высушил их под струей горячего воздуха и отправился в свою каюту. Я прошел мимо тренажерного зала, где мы регулярно трудимся в поте лица, чтобы избежать атрофии мышц, резорбции костей и других неприятных последствий невесомости. Пожалуй, самая неприятная из них — так называемая потеря орто-статической толерантности — состояние, связанное с тем, что в невесомости кровь не отливает к ногам, и в результате мозг страдает от непривычного полнокровия. Разумеется, наши тренажеры, в отличие от тех, которые стоят в вашем фитнесс-зале, не используют естественную силу тяжести. Они работают на гидравлике. Кроме того, они построены так, чтобы нагружать в основном глубокие, а не поверхностные мышцы. Мы не накачиваем себе бицепсы, как у Шварценегера, зато поддерживаем в форме глубокие мышцы ног, которые помогают венам забирать излишки крови у мозга в условиях отсутствия силы тяжести.

На командной палубе расположены два жилых модуля, каждый — на пять кают. Одна из кают обычно пустует, так как согласно штатному расписанию на станции работают девять человек. В конце одного коридора расположены душевые и тренажерный зал. В конце второго — маленькая кухня и столовая с огромным круглым столом, за которым мы едим, читаем или играем в настольные игры. За семь лет, прожитых в Японии, я так и не научился прилично играть в го, а потому не котировался здесь в качестве партнера по играм. Здесь же стоял видеомагнитофон и коллекция фильмов — по большей части японских.

Каюты стали бы гораздо удобнее, если выкинуть из них шкафы. Но сделать это невозможно. Наш бортовой компьютер содержит опись имущества каждой каюты, и когда просматриваешь эту опись, кажется, будто мы прилетели сюда как следует поразвлечься. Будто всю нашу полугодичную вахту мы будем читать при свете дорогой лампы с гибким кронштейном, смотреть телевизор со встроенным переводчиком и слушать музыку на крошечном проигрывателе. К проигрывателю прилагаются микродиски размером с монету. Каждый рассчитан на шестьдесят минут звучания.

Войдя в кабину, я опустил фильтр на иллюминатор и взглянул вниз, на Землю. Мы находились над Африкой; из-за массива Хоггар поднималось солнце. Орбита станции проходит над полюсами, и мы все время любуемся то восходами, то закатами.

Я думал о Войне в Заливе. О моей войне, которую позже назвали Первой, так как несколькими годами позже началась Вторая Война в Заливе — пожар, который охватил арабский мир и Северную Африку, и докатился до границ Европы и России. Из своей священной Мекки арабы объявили джихад против всего мира, и вскоре я и мои товарищи заставили их пустыни покраснеть от крови. Воспоминания теснились в моей голове. Я видел себя. Молодой, сильный, самоуверенный американец (мне только что исполнился двадцать один год). Мой бомбардировщик взлетает с военного аэродрома, чтобы уронить бомбы в самое сердце Ирака. Компьютерное наведение не подвело. У иракцев нет ни единого шанса против меня — если Бог на нашей стороне, то кто же против нас? Военная база в Бахрейне. Прекрасная темноглазая переводчица Фатима, чье сердце я покорил. Я, неотесанный янки из Канзаса. Тогда мне все удавалось. Я был победителем, а победителям девчонки сами вешаются на шею. Мой отец страшно удивился, когда узнал, что я женился на арабке. Он стал терпимее, когда на свет появился Нейл, наш сын. Думаю, однако, мой отец вздохнул с облегчением, когда мы наконец развелись. Фатима вернулась в Аравию и забрала с собой нашего сына. Иногда мне хочется увидеть его сверху, из иллюминатора станции, и убедиться, что с ним все в порядке. Звучит по-идиотски, но мы не властны над своими желаниями.

В определенном смысле война стала концом целой эпохи. Раньше, во времена моего детства, все было гораздо проще. Все стабильно и предсказуемо. С одной стороны — мы, американцы. Мы хорошие. С другой стороны — русские. Они плохие. Мы сильнее, потому что мы хорошие, только самую малость боимся атомной бомбы. Но потом внезапно Империя Зла пала. Лопнула, как мыльный пузырь. Мы утратили могущественного противника и вместе с ним начали утрачивать наше влияние в мире. Мы разоружались и как будто бы обнажались перед всеми.

В тот год, когда мы с Фатимой поженились, я решил стать астронавтом и начал учебу. Я думал, о человечество вот-вот раздвинет границы родной ланеты и двинется на завоевание новых рубежей. Я не хотел опоздать. Я все еще ощущал себя победителем. Я был очень наивным.

НАСА закрылось в 1999 году, буквально перед моим носом. Наше правительство сказало: хватит, мы ошиблись. Мы не будем осваивать мировое пространство, лучше останемся дома и сэкономим массу денег и энергии. «Колумбия» встала на вечный прикол в Смитсоновском музее в Вашингтоне, а три последних шаттла мы продали Японии. До сих пор помню чувство бессилия, охватившее меня, когда я читал передовицу «Нью-Йорк Таймс». Журналист обозвал эту продажу последних осколков нашей чести «удачной сделкой» и «важнейшим шагом по укреплению национального бюджета».