Из тени в свет... - Вера Армстронг

— Мне показалось, что тебе было интересно беседовать с Брейдоном Макгиром, — сказала Филиппа.

В ответ Ингрид лишь повела бровью и пожала плечами. В замечании матери не было ничего удивительного. Ингрид большую часть вечера провела в обществе Брейдона. Она полагала, что сможет оставить его в нужный момент, но проще было предоставить всему идти своим чередом, что она и сделала. Она остановила свой взгляд на Брейдоне, выбирая из двух зол меньшее. Пока Брейдон разливался перед ней соловьем, ей не нужно было развлекать других гостей или, что гораздо хуже, представляться различным официальным лицам.

Итак, Брейдон получил ее в единоличное пользование на весь вечер, а от нее требовалось лишь иногда восхищенно произносить «Ах…» да широко раскрывать глаза, показывая, как она ценит его ум, обаяние, деловую хватку и остроумие, которые он так щедро ей демонстрировал. Брейдон вел себя так, как когда-то, в начале знакомства, держался с ней ее бывший муж Рон.

— Брейдон очень красив, верно? — настойчиво проговорила мать. — Он мне очень напоминает Рона.

Ингрид кивнула. Она была занята тем, что переставляла на полках в шкафчике коллекцию фарфоровых мышек. Что бы ни происходило в ее жизни, она не оставляла их без внимания.

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты со мной нормально разговаривала, дорогая, — сказала мать. — Мне не нравится, что ты отвечаешь мне жестами. Все врачи-логопеды, которые занимались тобой в разное время, в одном были единодушны. Тебе показано нормальное общение с людьми. Или, скорее, — с улыбкой добавила Филиппа, которая всем своим видом старалась выказать максимум любви и заботы, — настолько нормальное общение, насколько это возможно. Я твоя мать. Любые недостатки твоей речи не могут повлиять на мое к тебе доброе отношение.

Ингрид была готова смеяться и плакать. Самой ей эти недостатки казались весьма значительными. Филиппа же искренне верила, что Ингрид стоит только хорошо постараться — и от ее заикания не останется и следа.

— Из-звини, — сказала дочь, продолжая заниматься своей коллекцией.

Фарфоровые мыши были своеобразным символом того, насколько мало взаимопонимания существовало между Филиппой и Ингрид. Эти мышки являлись реликвией, напоминавшей Ингрид о днях учебы в школе-интернате. Тогда-то к ней пристало неприятное прозвище Мышеловка. Мать не понимала, что другие девочки вели себя жестоко по отношению к Ингрид. Напротив, она считала это знаком дружеского расположения соучениц и упрекала Ингрид в том, что та излишне чувствительна. Именно она дарила ей маленьких сувенирных мышат.

— Посмотри-ка на меня, дорогая, — попросила мать.

Ингрид обернулась.

— Что вы так долго обсуждали с Брейдоном после окончания обеда?

— Мы говорили о нем самом, — сказала Ингрид и зевнула, даже не пытаясь скрыть, что эта тема ей более чем неинтересна. Как, впрочем, и сам Брейдон. — Он говорил. Я слушала…

Ей не слишком хорошо удавался звук «л». Филиппа ее не поняла, или сделала вид, что не поняла.

— Все это просто замечательно, дорогая, ведь такое общение помогает стать хорошей собеседницей.

Ингрид подняла голову и возмущенно спросила:

— Чему помогает, мама?

От волнения она произнесла вопрос без запинки?

— Ну… помогает женщине… общаться с другими людьми. Разве ты не хочешь иметь друзей, Ингрид?

Единственные друзья, которые не подводят, это те, с которыми я общаюсь по телефону, подумала Ингрид. Да еще дети, конечно.

Ингрид на мгновение смежила веки и уселась возле окна на стуле, располагаясь между матерью и фотографией Кена Рэнсома, которая лежала, прикрытая ее свитером.

Она слышала эту материнскую лекцию во всевозможных вариантах на протяжении двадцати девяти лет, за исключением тех двух лет, когда была замужем. Затем ту же самую лекцию начал ей читать супруг. Только лейтмотив матери «ради того, чтобы иметь друзей» в его интерпретации звучал как: «если ты хочешь, чтобы я преуспевал в бизнесе». В конце концов, он от нее ушел. Впоследствии она узнала, что он таки преуспел в бизнесе. Рядом с ним теперь другая женщина, которая не заикается, и потому безупречно ведет себя с его коллегами.

— У меня есть д-д-дру-зья, — сказала Ингрид, зажав коленями ладони. — Я сча-сча… довольна, — закончила она, набрав в легкие побольше воздуха и медленно произнося слова.

— Но ты одинока.

Ингрид покачала головой и улыбнулась.

— Не так уж и од-од-оди…

Она знала, что ей делать: не нужно стараться произносить звук, который не удается. Она замолчала, сделала глотательное движение, вздохнула и затем произнесла совершенно отчетливо:

— … одинока. У меня есть ты и папа.

Филиппа нагнулась к дочери и потрепала ее по колену.

— У тебя есть я, папа и твои телефонные звонки. С кем ты так поздно разговаривала? С какой-нибудь подругой?

Ингрид заколебалась, затем кивнула. Это было легче, чем пытаться объяснить, что и как. К тому же она чувствовала себя усталой и знала, что поэтому ее заикание становится очень заметным. Она попыталась подавить еще один зевок.

Филиппа улыбнулась.

— Ну ладно. Я пойду, а ты ложись. — Филиппа встала, затем наклонилась, чтобы поцеловать дочь. — Доброй ночи, дорогая!

После того как мать ушла, Ингрид еще некоторое время сидела неподвижно. Затем встала и пошла в свою небольшую кухоньку, отделенную от жилой комнаты невысокой перегородкой. Наверху перегородку венчала металлическая решетка, увитая плющом. Ингрид заварила чай. Затем взяла чашку, фотографию Кена Рэнсома и направилась в спальню. Она отложила фотографию в сторону так, чтобы ее не видеть, а сама начала готовиться ко сну.

Уже лежа в постели, она пила чай, который оказывал на нее успокоительное действие. В окно ей были видны огни зданий на мысе Пойнт-Грей, с противоположной стороны Ванкуверской бухты. Она подумала, что, возможно, один из этих огоньков горит в квартире Кена, который в это время, без сомнения, уже спит.

Интересно, не забыл ли он выключить свет, перед тем как лечь? И есть ли у него привычка включать свет, когда начинает темнеть? И каково это — жить в мире тьмы? Он, должно быть, чувствует себя изолированным от мира, одиноким. Такой же изолированной и одинокой она чувствовала себя в интернате, где поделиться своими мыслями и чувствами можно было только по телефону, либо с маленькими детьми.

Да, конечно же, она позвонит ему в среду вечером. Независимо ни от чего. И она будет звонить ему всегда, пока он будет в этом нуждаться.

Кен лежал вытянувшись на диване. Его незрячие глаза были открыты и устремлены на телефонную трубку без шнура, которую он сжимал в руках.

— Позвони мне, — сказал он беззвучно.

Мысленно он посылал импульсы в пространство, представляя себе, как Ингрид Бьернсен поднимает трубку, набирает его номер и слушает, как звонит телефон.