Горничная - Нита Проуз

Вскоре после этого я упала в обморок. В глазах у меня потемнело, и я просто рухнула на пол, как это со мной иногда случается, когда оставаться в сознании становится невыносимо.

Теперь я сижу здесь, в роскошном кабинете мистера Сноу, и руки у меня трясутся. Мои нервы на пределе. Что есть, то есть. Что сделано, то сделано. И все равно я дрожу.

Чтобы успокоиться, я применяю мысленный прием, которому научила меня бабушка. Когда напряжение в каком-нибудь фильме становилось невыносимым, она хватала пульт дистанционного управления и ускоряла перемотку вперед. «Ну вот, – говорила она. – Что толку трепать себе нервы, если конец все равно неизбежен. Что будет, то будет». Это верно в отношении фильмов, но менее верно в отношении реальной жизни. В реальной жизни твои действия могут повлиять на исход событий, сделать его из грустного веселым, из разочаровывающего удовлетворительным, из несправедливого справедливым.

Бабушкин прием срабатывает. Я мысленно перематываю мои воспоминания назад и останавливаю их именно там, где нужно. И дрожь мгновенно стихает. Я по-прежнему находилась в номере, но не в спальне, а у входной двери. Я бросилась обратно в спальню, во второй раз сняла телефонную трубку и позвонила на ресепшен. Только на этот раз я потребовала, чтобы меня соединили с мистером Сноу. Когда в трубке послышался его голос, произнесший: «Слушаю? В чем дело?», я постаралась быть предельно четкой и ясной:

– Это Молли. Мистер Блэк мертв. Я в его номере. Пожалуйста, позвоните в службу экстренной помощи.

Приблизительно тринадцать минут спустя мистер Сноу появился в номере в сопровождении небольшой армии медиков и полицейских. Он увел меня прочь, держа за локоть, как маленького ребенка.

И вот теперь я сижу в его кабинете чуть в глубине от главного лобби, в жестком и скрипучем кресле, обитом темно-бордовой кожей, с высокой спинкой. Мистер Сноу куда-то отлучился некоторое время назад – может, час, а может, и больше. Он велел мне никуда не уходить до его возвращения. В одной руке у меня красивая чашка с чаем, в другой – песочное печенье. Я не помню, откуда они взялись. Я подношу чашку к губам – чай горячий, но не обжигающий, идеальной температуры. Руки у меня все еще немного дрожат. Кто же приготовил мне эту идеальную чашку чая? Мистер Сноу? Или кто-то на кухне? Может, это был Хуан Мануэль? Или Родни из бара? Представлять, как Родни заваривает для меня идеальный чай, приятно.

Я смотрю на чашку – из настоящего фарфора, с узором из розовых роз и колючих зеленых стеблей – и вдруг понимаю, что скучаю по бабушке. Ужасно скучаю.

Я подношу печенье ко рту. Оно приятно похрустывает на зубах. Текстура у него рассыпчатая, вкус нежный и маслянистый. В общем, восхитительное печенье. И сладкое, мм, до чего же сладкое.

Я до сих пор сижу в одиночестве в кабинете мистера Сноу. Должна признаться, меня тревожит то, что я так сильно выбилась из графика, не говоря уж о том, что я останусь без чаевых. Обычно к этому времени я уже успеваю убрать все номера на этаже, но не сегодня. Меня беспокоит, что подумают другие горничные и не придется ли им доделывать вместо меня мою работу. Прошло уже столько времени, а мистер Сноу все не идет и не идет за мной. Я пытаюсь унять страх, который клокочет у меня в животе.

Мне приходит в голову мысль, что, если я хочу вернуть себе душевное спокойствие, неплохо бы восстановить всю последовательность событий дня, как можно подробнее вспомнив все, что произошло до того момента, когда я нашла мистера Блэка мертвым в его постели в номере 401.

Сегодняшний день начался совершенно обычно. Я вошла сквозь величественную вращающуюся дверь в лобби отеля. Строго говоря, персоналу полагается пользоваться служебным входом с тыльной стороны здания, но почти никто так не делает. Это то правило, которое я с удовольствием нарушаю.

Мне нравится то, как холодят ладонь отполированные до блеска латунные перила вдоль алых ступеней лестницы главного входа в отель. Мне нравится то, как мои туфли утопают в пушистом ворсе ковра. И мне нравится здороваться с мистером Престоном, швейцаром «Ридженси гранд». Представительный, облаченный в фуражку и длинный плащ, украшенный золотыми галунами, мистер Престон проработал в «Ридженси гранд» два с лишним десятка лет.

– Доброе утро, мистер Престон.

– А, Молли. Хорошего тебе понедельника, милая.

Он приподнимает свою фуражку.

– Как поживает ваша дочка? Вы давно с ней виделись?

– Да нет, только в это воскресенье вместе ужинали. Она завтра выступает в суде, у нее слушание. Я до сих пор не могу в это поверить. Моя малышка – адвокат. Если бы только Мэри могла увидеть ее сейчас.

– Вы, должно быть, очень ею гордитесь.

– Ну еще бы.

Мистер Престон овдовел больше десяти лет назад, но больше так и не женился. Когда его спрашивают почему, он неизменно отвечает: «Мое сердце принадлежит Мэри».

Он – честный человек, хороший человек. Не мошенник. Я не говорила, как сильно я презираю мошенников? Собрать бы их всех и утопить в зыбучем песке, пусть задыхаются в грязи. Мистер Престон – не такой человек. Он из тех, кого хотелось бы видеть своим отцом, хотя меня едва ли можно считать специалистом в этом вопросе, учитывая, что у меня самой отца нет и никогда не было. Он исчез из моей жизни одновременно с моей матерью, когда я была еще «крохотулечкой», как говорила моя бабушка, что, насколько я понимаю, означало возраст примерно между моими шестью месяцами и годом, когда бабушка взяла на себя заботу обо мне и мы с ней стали одним целым, бабушка и я, я и бабушка. Пока смерть не разлучила нас.

Мистер Престон напоминает мне бабушку. Он был с ней знаком. Я так и не поняла, откуда они друг друга знали, но бабушка находилась с ним в дружеских отношениях и была довольно близка с его женой Мэри, земля ей пухом.

Мне нравится мистер Престон, потому что он вдохновляет людей вести себя достойно. Если ты швейцар в роскошном, процветающем отеле, ты видишь очень многое. Например, бизнесменов, которые водят к себе в номера юных красоток, пользуясь тем, что их уже не столь юные жены остались за тысячу миль. Или рок-звезд, напившихся до такого состояния, что принимают вазоны при входе за писсуар. Или молодую и красивую миссис Блэк – вторую миссис Блэк, – в спешке покидающую отель в слезах.

В своих действиях мистер Престон руководствуется исключительно своим личным этическим кодексом. Однажды до меня дошел слух, будто он так разозлился на ту самую рок-звезду, что навел на него папарацци, которые так его допекли, что он никогда больше не останавливался в «Ридженси гранд».

– Мистер Престон, – спросила я у него однажды, – а это правда? Это вы тогда позвонили папарацци?

– Никогда не спрашивай джентльмена о том, что он сделал или не сделал. Если это истинный джентльмен, у его поступка были веские основания. И, если это истинный джентльмен, он никогда не признается.

Вот такой он, мистер Престон.