Похоть - Шарлотта Физерстоун

— Прекрати, Мэри, — потребовала Пруденс. — Ты — просто вредина и злыдня! Ну а вдобавок не принято останавливаться посреди дороги и беседовать с мужчиной. Это выглядит неловко, даже пошло, и Честити была совершенно права, когда дала резкий отпор предосудительному поведению баронета.

Мэри метнула в Пруденс гневный взгляд.

— Приподнять шляпу и произнести вежливое «добрый день» — предосудительно? Вот это да, Пруденс, тебе пора перестать витать в облаках и начать жить в реальном мире! Клянусь, тебя хватил бы апоплексический удар, услышь ты некоторые вещи, которые нашептывали мне мужчины!

— Ну так что же, — весело произнесла другая сестра, Мерси, меняя тему разговора, — зайдем в пекарню и возьмем бэйквэлский пирог? Я куплю его, специально захватила свои карманные деньги.

Честити взглянула на свою самую младшую сестру. Мерси. Воплощение доброты, она пыталась сделать все возможное, чтобы помирить сестер, не говоря уже о том, чтобы сгладить неприятное, болезненное ощущение от колкости баронета Грэхема в адрес Честити.

— Пойдем, — взмолилась Мерси, — возьмем немного сладостей на всех, съедим по дороге домой!

— Собственно, нам не следует тратить время попусту, — ответила Честити. — Хотя… нет ведь ничего страшного в том, чтобы ненадолго задержаться и перекусить по дороге пирогами, не так ли?

Пруденс, вторая по старшинству, которая всегда была сдержанной и благоразумной, поспешила отказаться:

— На меня не рассчитывайте, благодарю вас. Но вы трое, разумеется, можете себя побаловать.

Честити понимающе кивнула и остановила взгляд на трех своих сестрах. Они были образцами совершенства. Все вокруг считали их прекрасными, просто безупречными. И все же каждая из сестер прекрасно знала, что окружающие желали быть кем угодно, только не такими, как они. Внешне сестры представлялись эталонами, неземными моделями идеала женщины. Внутри же были пустыми сосудами, пойманными в ловушку добродетелей, с которыми родились, чтобы служить их олицетворением.

— Что ж, тогда пойдемте, — сказала Мерси, успев удержать рукой свою шляпку, которую налетевший вдруг порыв ветра едва не сдернул с ее льняного цвета локонов. — У меня уже слюнки текут при мысли о пироге!

Всего через несколько минут они оказались в тесной маленькой пекарне, вдыхая свежие ароматы сдобной выпечки, миндаля и сливочной глазури.

— О, это божественно! — невольно пробормотала Честити. Реагируя на восхитительные благоухания, ее желудок громко заурчал. Или, возможно, решила Честити, бросив взгляд через плечо на ждущую у двери Пру, до нее донеслись призывы живота сестры, которые та так долго отрицала. Заметив голод в глазах Пру, Честити наклонила голову, показывая на деревянную полку с ожидавшими их бесчисленными угощениями. Но Пруденс поступила типично для себя: сжала губы и покачала головой. Возражение — это все, что знала Пру.

— Вот, — объявила Мерси, когда они вышли из пекарни, протягивая каждой из сестер по пирогу. Она купила порцию и для Пру, но когда та отказалась от яства, вручила пирог маленькой девочке. Малышка стояла рядом с матерью, торговавшей ирисками из плетеной корзины.

— О, спасибо, голубушка, — сердечно произнесла женщина, когда ее дочь схватила пирог и с жадностью запихнула его в рот.

— Не стоит благодарности. Это ведь канун Майского праздника, — ответила Мерси, — он не был бы полным без бэйквэлского пирога.

Улыбнувшись маленькой девочке, Честити вдруг выхватила взором что-то сияющее, возникшее посреди дороги. Оказалось, ее внимание привлек мужчина верхом на чистокровном белом коне, украшенном блестящей золотой уздечкой.

Незнакомец отличался неземной красотой, он казался потрясающим, самым эффектным из всех мужчин, которых когда-либо видела Честити. Всадник был высоким и светловолосым, его одежда выглядела так, словно ее соткали из золотой осенней паутинки. Наряд был отделан роскошной вышивкой, украшен слоями кружев и обтянутыми тканью пуговицами. Незнакомец не напоминал самодовольного павлина, подобно многим джентльменам, следовавшим последнему писку моды на кичливость. Каждой клеточкой своего существа он был мужчиной — требовалось особое мастерство, чтобы произвести подобное впечатление, достичь которого было почти невозможно в его искусно расшитом сюртуке и жилете.

Когда белый конь изящной рысью пробежал мимо, всадник перехватил внимательный взгляд Честити. Незнакомец почтительно склонил голову и двинулся дальше, заставляя пристальный взор Честити следовать за ним, пробиравшимся между телегами и каретами, которые заполонили главную улицу.

«Кто же это?» — спрашивала себя Честити, все еще завороженная незнакомым красавцем. Этот мужчина явно не жил в деревне. Иначе она обязательно заметила бы его раньше. Боже праведный, да все окрестные женщины только и твердили бы о нем! Честити наверняка увидела бы его в залах приемов, за чаем или ланчем — да где угодно!

Двигаясь вверх по крутому подъему дороги, всадник еще раз оглянулся на Честити через плечо. Он не уставился на нее, подобно другим мужчинам, со смесью любопытства и похоти. Он был джентльменом. Истинным, учтивым джентльменом.

Но потом незнакомец скрылся из вида, и Честити осознала, что отстала от сестер. Догнав их, она задержалась позади, чтобы съесть свой пирог и подумать о незнакомом наезднике. Он держался так, словно был принцем. Настоящим принцем из древних времен, размышляла Честити, кем-то вроде отважного рыцаря, который ведет своих подданных на войну.

«Слишком затейливое, нереальное впечатление», — подумала Честити. Но что еще ей оставалось делать в жизни, как не тешить себя причудливыми мыслями в ожидании неизвестного будущего?

— Общественная лужайка выглядит замечательно, не так ли? — завела разговор Мерси. — Обожаю Белтейн! Хотелось бы мне когда-нибудь поучаствовать в празднествах. Как я мечтаю пойти туда сегодня вечером! Погода просто восхитительна, а в небе будет висеть полная луна.

— Думаю, ничего страшного не случилось бы, если бы мы потанцевали вокруг майского дерева, — пробормотала Пруденс.

— Ты ведь знаешь, что случится, если я пойду на лужайку, — ответила Мерси, завязывая длинные розовые атласные ленты на своей шляпе. — Все в ужасе сбегут прочь, словно я — зачумленная.

Никто ей не ответил. Да и что они могли сказать? Это была чистая правда. Жители деревни отличались суеверностью, поэтому обходили сестер стороной. Единственными, кто не боялся разговаривать с ними, были чересчур смелые негодяи и развратники, которые хотели лишь немного поразвлечься — самым порочным образом. Эти распутные шутки были из разряда вещей, которые претили присущим сестрам добродетелям.

Но Мерси, с ее даром доброты, было намного проще смириться с их жребием в этой жизни. Ей было легче принять эту участь. По крайней мере, Честити считала, что это именно так, ведь Мерси никогда не жаловалась, не сетовала на судьбу.

— Это даже лучше, что местные жители столь осторожны, — напомнила сестрам Пруденс. — Мы не похожи на остальных. И этот факт никогда не был столь очевидным, чем теперь, когда мы достигли периода женской зрелости.