Бой вечен - Александр Афанасьев

Я же – вспомнил другое. Дорожка от этой беседки – всего двадцать шагов – ведет к разъезду, дорога сюда настолько узкая, что две машины на ней разъехаться не могут, поэтому нужен разъезд – небольшой пятачок, на котором можно разъехаться. Именно на этом пятачке, отгороженном от пропасти мощным стальным барьером, я много лет назад говорил с Кахой Несторовичем Цакаей. Он сказал тогда – к дьяволу ждать, я подожгу их дом, прежде чем они подожгут мой. Вот и Ксения… мило балуется со спичками в комнате, полной пыли и сухой древесины…

– Да, красиво, – подтвердил я.

– Красивей, чем в Ливадии. Помнишь?

В Ливадии – есть примерно такое же местечко, только необорудованное, просто кусты и обрыв. Как мы потом узнали, уже будучи взрослыми, – туда опасно соваться, потому что есть угроза обвала породы. Подростками же мы еще этого не знали и использовали это место в своих подростковых целях. Николай, я, погибший в Междуречье Володька Голицын. Тогда мы еще не знали про опасность обвала и потому были счастливы.

– Помню, – подтвердил я.

Ксения поняла, что не срабатывает…

– Что-то вы не отличаетесь сегодня галантностью, господин вице-адмирал. Где ваши манеры?

К ноге…

– Ксения, ты знала тогда… ну там, в Ливадии, – что на том месте есть угроза обвала, и можно было запросто пролететь метров двадцать и сломать позвоночник, а?

Она чисто по-женски пожала плечами.

– Не знала. Так… наверное, даже лучше. Всегда нужно… чем-то жертвовать, так ведь?

Как надоело…

– А Николай знает об этом?

– О чем?

– О том, что нужно чем-то жертвовать. Ради Империи или как? Или все же не знает?

Ксения повернулась ко мне.

– Ты догадался?

Да как не догадаться…

Понять эту интригу мне помешала война. Страшная, перекорежившая мир за девяносто часов война – из-за которой я все еще здесь и, скорее всего, – буду признан негодным к военной службе. А так – все просто. Все настолько просто – что даже становится обидно, как все просто. Мы, мужчины, привыкшие к войне за государственные секреты, за ослабление и разрушение – или, наоборот, возвышение Империй – в какой-то момент оказываемся совершенно беспомощными перед милой женской интригой.

Как думаете, тогда, в Берлине, в посольстве на Унтер-ден-Линден, – для чего Ксения предложила пройти в пузырь, в защищенную от прослушивания комнату? Правильно, для того, чтобы никто не мог ее и меня подслушать. А кому – надо было это подслушивать – не задавались вопросом? И что – они должны были услышать?

Для того чтобы понимать эту интригу, ту, что затеяла Ксения Александровна Романова, – нужно понимать различия в мужской системе ценностей и женской системе ценностей. Мы, мужчины, играем в некоей условной системе координат. Для кого-то – это армия, для кого-то – полиция, для кого-то – частное дело, для кого-то – государство в целом… посольство… не важно, в общем. А вот женщины играют в одной, но вечной и древней, как мир, системе, называемой «отношения между мужчиной и женщиной». Законные, морганатические, совсем незаконные – не важно. Важно то, что в этой системе они переигрывают нас напрочь.

Для нас, мужчин, определяющими являются условные ценности. Закон, воинский и флотский устав, должностная инструкция. За передачу секретной информации противнику полагается смертная казнь за измену, в то время как за убийство человека – смертной казни нет, она отменена. Это отражает наш, мужской мир и наши правила игры – условные ценности в наших глазах выше настоящих, безопасность Империи – выше жизни человека. А вот у женщин – есть только одна форма предательства – зато безотказная и тоже вечная. Кто с кем спал.

Все еще не догадываетесь?

– Да как не догадаться… – сказал я, – белыми же нитками шито…

Ксения ничего не ответила.

– Скажи мне одну вещь… Ну, хорошо, я тебе, в принципе-то, чужой человек, хотя и отец твоего ребенка. Но Николай ведь твой родной брат. Тебе совсем наплевать на него или как? Тебе наплевать на то, что ему может быть больно… неприятно… что он мог застрелить кого-то… или, упаси Господь, сам застрелиться? Неужели все равно?

Лицо Ксении менялось на глазах – она поджала губы, глаза холодно и непреклонно смотрели на меня.

– Перестань… Какие же вы все-таки глупые… Николай горевал ровно две недели. После чего нашел себе новую пассию. Выигравшую несколько конкурсов красоты и гораздо менее опасную, чем эта дрянь. И ты в Бейруте… когда нашел эту… недолго обо мне помнил. Вы все – одинаковые, вам наплевать с кем. Это мы – ждем у окна и размазываем макияж по платку…

Николай, Николай…

Николай был неплохим человеком… даже хорошим. Как друг он готов был порвать за тебя, я это не просто так говорю. Но у него была одна очень неприятная черта характера. Почему-то в нем было очень сильное желание быть победителем. Во всем. Что в большом, что в малом. Только победителем – второе место для него не существовало, он с десяти лет говорил, что второй – это король проигравших. И запретов для него тоже не существовало…

Потому он спал со всеми дамами, до которых мог дотянуться. Предпочитая, прежде всего, тех, которые заняты или недоступны по любой причине. В том числе – и с дамами, принадлежащими его друзьям. Это не было проявлением неуважения или предательством… просто он так самоутверждался. Не знаю, зачем ему было нужно самоутверждаться именно таким способом – но так было, каждая женщина, до которой он все-таки добрался, – это для него была маленькая победа. Маленькая – но победа, а сама женщина его мало интересовала. Вот почему – у Николая развалился, превратился в обгоревшие руины брак. В Америке так не принято, чтобы супруг постоянно, раз за разом ходил налево…

Да и у нас, в общем-то, не принято…

Своего первенца Люнетта родила в сентябре две тысячи третьего года, как раз через девять месяцев после того самого, проклятого Рождественского бала. Я уехал из Тегерана весной две тысячи третьего, направляясь в Америку и бросив Люнетту, получается, поступил как подонок. Николай же забрал ее сразу и даже не задал ни единого вопроса относительно ребенка.

Свинья ты, поросенок… Не поросенок – а именно свинья!

Зато в нужный момент этот вопрос немедленно задала Ксения. Все было еще страшнее – потому что мы с Николаем были так дружны, что уговорились назвать одного из своих детей в честь друг друга, вот почему нашего с Ксенией сына звали Николай, Ник. Своего первенца – Николай назвал Павлом, я и не помнил особо эту клятву, данную, когда нам было по четырнадцать лет, – а вот первенца от Анахиты Николай назвал Александром. Я уже после ранения, долечиваясь здесь, в санатории – нашел информацию о том, что, буквально за два месяца до войны, Александр, первенец Николая и Анахиты, – упал с лошади во время прогулки. Его, естественно, доставили в Царскосельскую больницу. А там – для Ее Высочества договориться с кем-то из врачей… скажем, вот о чем: сыну нужна кровь для переливания… странно, сударь, но ваша кровь почему-то для него не подходит… что-то в таком духе.