Алые песнопения - Клайв Баркер

– Для еще одного приплода сгодишься. И на этот раз ты не выскребешь его из своего лона.

– Что вы думаете о моем предложении? – не унимался Полтэш.

Прежде чем демон ответил, заговорил Хейадат:

– Он лжет. Полтэш больше хиромант, чем советник.

– Захлопни свой сраный рот, Хейадат! – взорвался Полтэш, но его товарищ маг продолжал:

– Мне доподлинно известно, что Вашингтон предпочитает услуги одной женщины по имени Сидикаро.

– А. Да. Я владею её воспоминаниями, – сказал демон, притронувшись к виску.

– И вы передаёте все своему Ордену, правильно? – спросил Хейадат.

– А разве я должен?

– Естественно, другие члены вашего Ордена…

– … не со мной.

Хейадат побледнел – он понял.

– Вы действуете в одиночку…

Прозрение Хейадата прервал стон Элизабет Коттлав – она стояла на четвереньках рядом с другим псом киновита, Теодором Феликссоном. Её живот и груди округлились и созрели. Чудотворство демона было таким могущественным, что её соски засочились молоком.

– Добру нельзя пропадать, – сказал киновит Феликссону. – Лицом к полу, слизывай.

Феликссон с готовностью нагнулся, чтобы исполнить приказ, и в тот же миг, очевидно, разуверившись в том, что его предложение примут, Полтэш отчаянно метнулся к двери. Он был уже в двух шагах от порога, но тут киновит бросил взгляд в проход, из которого появился. Что-то блестящее и змеистое ринулось из застенья, пересекло помещение и поймало Полтэша за затылок. Через секунду появились еще три цепи. Они окачивались крюками, годными и для ловли акул. Цепи обмотались вокруг шеи колдуна, его груди и пояса.

Полтэш заорал от боли. Жрец Преисподней прислушался к звуку, как истинный ценитель.

– Визгливо и дешево. Я ожидал большего от человека, протянувшего так долго.

Цепи рванули в три разных стороны, вмиг разрубив Полтэша на три части. Он замер на мгновение с ошарашенным видом, а затем его голова скатилась с шеи и с омерзительным шлепком ударилась о пол мавзолея. Через пару секунд за ней последовало тело – по земле рассыпались парящие внутренности, выпал желудок, расплескав полупереваренное содержимое. Демон поднял голову и вдохнул, наслаждаясь ароматом.

– Уже лучше.

Он сделал незаметный жест, и цепи, оборвавшие жизнь Полтэша, зазмеились по полу, взобрались по двери и обвились вокруг ручки. Они напрягли звенья, закрыли дверь и подняли крюкастые головы, как тройка готовых ринуться в бой кобр, пресекая дальнейшие попытки к бегству.

– Некоторыми вещами следует заниматься конфиденциально, не так ли, Джозеф? Помнишь, как у нас все случилось? Ты предлагал стать моим личным убийцей. А затем сходил под себя.

– Разве тебе ни чуточки не надоело? – отозвался Раговски. – Сколько ещё страданий нужно причинить, пока ты не пресытишься его печальным, больным удовольствием?

– Каждому свое. Ты и сам пережил этап, на котором не касался девочек моложе тринадцати.

– Да прикончи меня уже, наконец – вздохнул Раговски.

– Скоро. Ты – последний. На тебе игры закончатся. Останется лишь война.

– Война? – переспросил Раговски. – Не будет, с кем сражаться.

– Вижу, Джозеф, мудростью смерть тебя не наградила. Неужели ты и правда думал, что всё сводилось к твоему жалкому обществу?

– К чему тогда? – спросил Хейадат. – Если мне суждено погибнуть, я хотел бы знать, за что я умираю!

Демон обернулся к нему. Хейадат посмотрел в блестящую тьму демонических глаз, и, точно в ответ на его вопрос, киновит плюнул в сторону стены какое-то слово. На Хейадата бросилось двадцать крюков на блестящих цепях – они уцепились за его рот, шею, грудь, живот, пах, ноги, ступни и руки. Киновит собирался миновать пытку и перейти к казни незамедлительно. Крюки неумолимо зарывались в тело Хейадата, весившее целых триста пятьдесят фунтов[6], и он залепетал, обезумев от агонии. Сложно было разобрать слова, сказанные сквозь слезы и носовую слизь, но походило на то, что он перечисляет книги из своей коллекции, словно всё ещё надеялся заключить сделку с палачом.

– …«Zvia-Kiszorr Dialo»… единственная… сохранившаяся копия… Гаффари… его «Нал-л-л»…

Киновит ввёл в игру еще семь цепей – явились они молниеносно, метнувшись к Хейадату со всех сторон. Крюки впились в дрожащее тело, а цепи обмотались вокруг него так плотно, что сквозь ржавые звенья вылез жир пленника.

Лили бочком отодвинулась в угол и закрыла лицо руками. Остальные, даже Коттлав, с виду находившаяся на восьмом месяце беременности, и Феликссон, трахавший её сзади, взглянули на Хейадата – тот всё рыдал и тараторил:

– «Названия» Мозефа… «На-на-названия… Инфернальных Территорий»…

Наконец все двадцать семь цепей закрепились в теле толстяка. Киновит прошептал ещё один приказ, и все цепи напряглись – каждая из них тянула тело Хейадата в своём направлении. На плоть и кости мага оказывалось колоссальное давление, но он всё перечислял свои сокровища.

– … о, Господи… «Симфония»… «С-симвония смерти» Лемпе… «Желтая ночь» Ромео Ре-ре-ре…

– Ромео Рефра, – подсказал Раговски.

Он наблюдал за истязанием Хейадата с бесстрастием, на которое, пожалуй, был способен лишь мертвец.

– …да… и…

Однако на этом месте Хейадат оборвал перечень – только теперь до него дошло, что с ним происходит. Он испустил поток жалобных криков, и каждый следующий возглас звучал громче и пронзительней, ведь его тело начало поддаваться крюкам. Человеческая плоть не могла больше выдерживать подобную нагрузку. Кожа начала рваться. Хейадат дико задергался. Его последние связные слова и мольбы переросли в хриплые вопли агонии.

Первым поддался живот. Впившийся в него крюк вошёл по-настоящему глубоко. Он вырвал кусок ярко-желтого сала толщиной десять дюймов, захватив немного мускульной ткани. Дальше настал черёд груди – с неё сорвали кошу и жир, и из ран хлынула кровь.

Даже Лили приоткрыла пальцы, чтобы понаблюдать за развитием спектакля. Крюк, сидевший в левой ноге Хейадата за берцовой костью, раздробил её с таким хрустом, что его не заглушили даже крики мученика. Его уши исчезли, оторвавшись вместе с клочками скальпа, обе лопатки разломили вырвавшиеся на свободу крюки.

Тело дергалось, мавзолей переполняли крики страдальца, и зеркальная лужа крови под его телом растеклась так, что её жидкости омывали подол киновитских одежд, но демон был неудовлетворён. Он промолвил новые инструкции, обратившись к наидревнейшему из фокусов магии – к Teufelssprache[7].