Меж сбитых простыней - Иэн Макьюэн

— Ну как, для стерилизации хирургических инструментов.

На дальнейшие вопросы О’Бирн не отважился. Его затошнило, голова поплыла. Люси вышла из комнаты. Паулина смотрела в темное окно.

— Эй, Паулина, что происходит? — зашептал О’Бирн.

Девушка повернулась к нему, но не ответила. О’Бирн почувствовал, что петля на правом запястье немного ослабла. Руку его скрывали подушки. Он подвигал кистью и заговорил напористей:

— Слушай, давай сматываться. Расстегни ремни.

Паулина секунду помешкала, затем подошла к кровати и, глядя на него, покачала головой:

— Мы тебя уделаем.

Этот рефрен вселил ужас. О’Бирн задергался из стороны в сторону.

— Хватит уже идиотских шуток! — вопил он.

Паулина отвернулась.

— Я тебя ненавижу, — чуть слышно сказала она, — Ненавижу тебя, ненавижу…

Вязка на правой руке еще подалась. О’Бирн потянул руку изо всех сил; казалось, кисть сейчас оторвется, но ладонь в петлю не пролезала. Он сдался.

Вошла Люси и налила в стерилизатор воды.

— Совсем рехнулась? — заорал О’Бирн.

Из плоского черного футляра Люси достала ножницы на длинной рукоятке, скальпели и всякие другие заостренные инструменты, ярко отливавшие серебром. Потом она осторожно опустила их в воду. О’Бирн снова задергал руку. Люси убрала черный футляр и положила на стол два медицинских лотка, белых с голубой каемкой. В одном лежали шприцы, большой и маленький, в другом ватные тампоны.

— Что вы затеяли? — Голос О’Бирна треснул.

Люси положила ему на лоб прохладную руку и четко выговорила:

— То, что с тобой должны были сделать в больнице.

— В больнице?.. — эхом откликнулся О’Бирн.

Он посмотрел на Паулину, которая привалилась в стене и пила виски прямо из бутылки.

— Да, — ответила Люси, щупая его пульс. — Чтобы ты не сеял вокруг себя гадкую заразу.

— И не врал, — сдавленным от злости голосом добавила Паулина.

— Не врал!.. — О’Бирн затрясся в неудержимом смехе, — Не врал!..

Люси забрала у Паулины бутылку и сделала глоток. О’Бирн затих. Ноги его тряслись.

— Вы обе свихнулись…

Люси потрогала стерилизатор:

— Еще пяток минут. Пойдем в кухню, вымоем руки.

— Куда вы? — О’Бирн приподнял голову и крикнул вслед: — Паулина!.. Паулина!..

Но та уже все сказала. Люси задержалась в дверях.

— Мы оставим симпатичный пенек, чтобы ты вспоминал нас, — Она улыбнулась и закрыла дверь.

На тумбочке зашипел стерилизатор. Вскоре в нем басовито забурлила вода и нежно звякнули инструменты. Охваченный ужасом О’Бирн выкручивал руку из петли, обдирая кожу на запястье. Вязка уже съехала к большому пальцу. Минуты неудержимо истекали. Поскуливая, О’Бирн рвал руку из глубоко вгрызшегося ремня. Он почти освободился.

Открылась дверь, Люси с Паулиной внесли низенький столик. О'Бирн почувствовал жуткое возбуждение, пробившееся сквозь страх. Столик примостили рядом с кроватью. Люси склонилась над восставшим членом.

— Боже мой… боже мой… — прошептала она.

Паулина пинцетом достала из кипящей воды инструменты и аккуратными серебристыми рядами выложила их на крахмальную салфетку, расстеленную на столе. Петля потихоньку съезжала. Люси присела на кровать и взяла из лотка большой шприц.

— Сейчас захочется спать, — пообещала она; шприц выплюнул вверх тонкую струйку.

Люси потянулась за ватным тампоном, и в эту секунду О’Бирн выдернул руку.

Улыбнувшись, Люси отложила шприц. Она склонилась к О’Бирну… теплая, душистая… ее безумные покрасневшие глаза не отпускали… ее пальцы нежно коснулись головки члена и обхватили его целиком…

— Майкл, лежи спокойно, милый, — Она кивнула Паулине. — Сестра Шеперд, закрепите вязку, и можем начинать.

Едоки спаржи знают, какой аромат она придает моче. Одни находят его противным и чуют в нем мерзкую химическую вонь, другие же сравнивают с острым возбуждающим запахом женщины. Бесспорно, он наводит на мысль о физической близости между экзотическими существами в далеких землях или на другой планете. Впрочем, это дело поэтов, и я призываю их вернуться к своим обязанностям, дабы описать сей божественный запах. Все это прелюдия к поднятию занавеса, вслед за которым вы увидите меня в примыкающем к кухне тесном и жарком сортире, где я задумчиво отливаю. Окружающие меня три стены выкрашены в яркий, насыщенно красный цвет, что было сделано Салли Кли в те далекие и необычайно оптимистические времена, когда подобные вещи ее увлекали. Я только что встал из-за трапезы, которая прошла в полном молчании и состояла из разнообразных консервов, зельца, картофеля и спаржи — все комнатной температуры. Салли Кли открывала банки и вытряхивала их содержимое на бумажные тарелки. Теперь я неспешно совершаю свой туалет, мою руки и забираюсь на раковину, чтобы, зевая, рассмотреть себя в зеркале. Неужто я заслужил пренебрежение?

По возвращении я нахожу Салли Кли в той же позе. Она сидит в столовой и перебирает горелые спички, разбросанные в мутной лужице света. Некогда мы были любовниками, жили как муж с женой и чувствовали себя счастливее многих мужчин и женщин. Потом я ей наскучил, и моя настойчивость с каждым днем усугубляла ее раздражение; теперь мы обитаем в разных комнатах. При моем появлении она не смотрит на меня, и я нерешительно топчусь между ее и своим стулом, пялясь на тарелки и банки. Возможно, я недостаточно хорош, ибо слишком кряжист и у меня чересчур длинные руки, которыми сейчас я глажу Салли Кли по ее сияющим черным волосам. Под ними я ощущаю тепло ее черепа, такое живое, трогательное и печальное.

Вероятно, вы слышали о Салли Кли. Два с половиной года назад она выпустила небольшой роман, который мгновенно завоевал успех. В нем рассказывается о попытках молодой женщины завести ребенка, окончившихся горестной неудачей, хотя с медицинской точки зрения она сама, ее муж и деверь вполне здоровы. По словам «Литературного приложения “Таймс”», это сказка, поведанная с «вялой неспешностью». Другие серьезные рецензенты выступили менее сердобольно, но в первый же год было продано тридцать тысяч экземпляров в твердой обложке и к настоящему времени четверть миллиона в мягкой. Если вы не читали книгу, то, конечно, видели ее дешевое издание, покупая на вокзале утреннюю газету: закрыв руками лицо, обнаженная женщина стоит на коленях посреди бесплодной пустыни. С тех пор Салли Кли ничего не написала. День за днем она садится за пишущую машинку и ждет. Но машинка безмолвствует и лишь к вечеру переживает внезапный приступ активности. Салли не может вспомнить, как она написала первую книгу, не дерзнет уйти от того, что знает, и не смеет повториться. У нее есть деньги, время и удобный дом, в котором она, скучающая и растерянная, чахнет в ожидании.