Чеченский угол - Ольга Тарасевич

– Да. С ним Айза.

– Как он себя чувствует?

– Неважно. Нога гноится. Он весь горит.

Салман скрипнул зубами.

Они отходили в глубь гор, спасаясь от яростной атаки федералов. Зелимхана ранили, и то место, где он упал, «шурави» щедро поливали свинцом. И все же Арби, выпустив пару гранат из подствольника, бросился за ним, вытащил друга. Уму непостижимо, откуда взялась та пуля, раскроившая Арби череп, ведь казалось – уже все, выбрался, спас товарища и сам уцелел…

Арби незадолго до этого исполнилось всего 19 лет. Зелимхану – 20. Вся жизнь мальчишек – война. Что они вспоминают, умирая? Треск очередей, взрывы гранат, липкую ладонь страха?

Салману проще. Есть что прокрутить на кинопленке памяти. 43 года, кадры, кадры. Были и красивые, и счастливые.

…Конечно же, не забыть студенчество. Всплеск радости: поступил, пробился из своей затерянной в горах станицы, и вот идет в галдящей студенческой толпе, его ждут светлые просторные аудитории. Дед, провожая в город, не удержался, по руслу морщины побежала слеза. И сразу же отвернулся, поправляя черную каракулевую папаху, но Салман успел заметить: в щелочках стариковских глаз гордость. И уже не важен даже смятый клочок бумаги в кармане, зачитанный матерью и сестрами так, что с трудом можно разобрать заветные «Салман Ильясов, вы зачислены на первый курс исторического факультета Грозненского педагогического института». Подумать только, какая честь, счастье: дед им гордится!

С ними уже не было деда, отзвучали поминальные молитвы в мечети, и мясо разделанных баранов давно роздано в память любимого старика, когда отец строго сказал:

– Засылаем сватов к Аминате. Ее тейп всеми уважаем, сама девушка здоровая и работящая. Она станет хорошей женой и матерью твоих детей.

Салман не позволил себе возражать. Пытался вспомнить лицо невесты, но не мог, оно расплывалось, как на нечетком снимке. Или мешали все стоящие в глазах тонкий профиль да черная блестящая коса с красным бантом, протянувшаяся вдоль узкой спины соседки по парте?

Дед с отцом по голове его бы не погладили за пренебрежение к традициям нохчаллы*. Жених не должен видеть обряд представления невесты, ему полагается в это время веселиться с друзьями, запивая вином последние холостяцкие денечки. А Салман не удержался, притаился за деревом в саду, наблюдая за каждым жестом Аминаты. Она, невысокая, худенькая, склоняется над оставленным на пороге дома войлочным ковриком и веником, аккуратно откладывает их в сторону. Не переступает, а откладывает, показывая: идет мудрая хозяйка. Нежное, как фарфоровое, личико слегка растерянно, она слышит плач ребенка, это первенец соседей, его надо взять на руки, приласкать. Салман от волнения закусывает губу, через распахнутое окно ему видно, как будущая жена укачивает малыша, и вот уже младенец улыбается беззубым ротиком. Пусть же Аллах пошлет им сыновей…

В почитании традиций, мысленно убеждает Салман соседку по парте, есть особый смысл. Это детям в школе мы будем говорить, что вначале на наши земли пришел плохой царь, а потом хорошие большевики, и теперь мы живем счастливо в Чечено-Ингушской автономии. На самом же деле от нас всегда требовали одного: смирения. И всегда встречали борьбу, потому что когда к чеченцу приходит кто-то (абсолютно неважно кто) и говорит: «Делай так-то» (абсолютно неважно как, пусть трижды прекрасно), возникает лишь одно желание – вонзить кинжал в спину начальника. У нохчей не может быть начальников. У нас их никогда не было – ни князей, ни царей, откуда узнать, что можно жить, подчиняясь, когда каждый чеченец – сам себе царь и князь. Но стремление к свободе всегда стоило дорого. Старики еще помнят, как выбрасывали из теплушек, увозящих наш народ в Казахстан, трупики деток с открытыми ртами, они все пытались дышать маленькими легкими, а воздуха не хватало, откуда ему взяться, если нет окон, а есть только много-много людей, согнанных в вагоны посреди ночи, как скот. И наши традиции – основа, которая помогла выжить тогда, когда казалось, что выжить уже невозможно…

Салман только понял, как это важно: дом, жена, первые неуверенные шаги дочки, блестящие бусины ее изумленных глаз, а налетевший вдруг ветер «перестройки» опьянил сильнее семейного счастья, сильнее коньяка. Казавшееся незыблемым государство рухнуло. Но Салман Ильясов отметил это как-то машинально, так боковым зрением улавливаешь контур отдаленного предмета. А прямо перед глазами разворачивалась куда более захватывающая картина. Впервые у Чечни появились свои, не московские, лидеры. Прошедший Афганистан генерал Джохар Дудаев вернулся из Прибалтики, возглавил Общенациональный конгресс чеченского народа. Публицист, поэт, писатель Зелимхан Яндарбиев создал общественное объединение «Барт»*, потом Вайнахскую демократическую партию. Политики говорили о том, о чем чеченцы всегда мечтали, но никогда не имели – о своей стране, о независимости, о праве народа самому принимать решения. Это находило теплый отклик в каждом чеченском сердце, в том числе и в сердце Салмана Ильясова.

6 сентября 1991 года… Он хорошо запомнил эту дату, ведь вначале было 1 сентября, девочки в белых фартучках, вмиг присмиревшие мальчишки – ну а как же, синий костюмчик, белоснежная рубашечка и цветы, цветы. «Урок мира», – вывел Салман мелом на школьной доске и обернулся к притихшим ученикам…

А на следующий день состоялась сессия Конгресса, на которой решили: нет доверия власти, поддержавшей ГКЧП, Верховный Совет должен быть распущен. Депутаты не смирились, объявили: «Полномочия не сложим». И вся Чечня, казалось, вытекла на площадь перед зданием Верховного Совета.

Салман стоял в толпе людей, щеки заливал лихорадочный счастливый румянец, кружились радостные мысли: «Вот выберем своих депутатов, сделаем Джохара президентом и все наладится».

Мысленную морзянку заглушил треск разбитого стекла, сверкнула молния удивления – ведь там, на втором этаже, витраж, как же разбили такую красоту?.. Эта мысль сверкнула и погасла, что-то гулко шлепнуло оземь. На асфальте, раскинув руки, лежал человек, и Салман сразу же его узнал, председатель горсовета Грозного Виталий Куценко. Чуть позже Салману расскажут, что Куценко отказался подписать бумагу о сложении с себя депутатских полномочий, и его просто вышвырнули из окна, а в тот момент он просто смотрел, как толпа терзает разбившегося старика, и тот кривит в муке рот, а гигантский осьминог продолжает пинаться, мелькают туфли, ботинки, все туда, во вздрагивающую мякоть тела.

6 сентября 1991 года Салман Ильясов протрезвел от независимости. На убитых стариках мирную свободную жизнь не построить. Больше уже не хотелось идти ни на какие митинги. Да они потом и отхлынули, другие события завертелись, еще страшнее.

Вначале опасно сделалось быть русским военным – изобьют, похитят, заставят рыть могилу, потыкают в затылок пистолетом, попугают – и пинком под зад, поделом тебе, вояка. Затем выяснилось: русским в Чечне вообще нет места, и над их горьким плачем, дескать, жили всю жизнь здесь, работали, – в лучшем случае смеялись.

– Кровь кипит, душа горит, не могу, – жаловался Салман жене. – Чеченцы всегда поступают честно. Даже с теми, кого ненавидят!