Финал в Преисподней - Станислав Фреронов

выступили коммунисты, направляемые СССР и Коминтерном. Октябрьский мятеж 1923-го был поднят в октябре 1923-го по прямому указанию Москвы и вопреки позиции брандлеровского руководства КПГ, понимавшего обречённость этой авантюры. Выступление, локализованное в Гамбурге, быстро подавил рейхсвер. Это, однако, стало впечатляющей демонстрацией слабости законных властей. Их авторитет подрывался в германском рабочем классе, который являлся главной опорой республики.

Такой момент смотрелся как удачный для удара с правого края. Кто-то же должен был снять итоговый табаш с года перманентной тряски, начавшейся в Руре и дошедшей до Гамбурга. Установление ультранационалистической диктатуры, опирающейся на связку консервативной элиты с агрессивным популизмом «штурмовых» низов казалось куда более реальным, нежели коммунистический захват. Но действовать при таком раскладе нужно было немедленно, пока расшатанная власть не успела укрепиться.

Но основную опасность представляли не мятежи радикалов. И даже не военные путчи. Рейхсвером командовал авторитетный генерал Ганс фон Сект, твёрдо придерживавшийся конституционно-демократических принципов. Худшую угрозу несли сепаратистские настроения в окраинных землях. Особенно в Баварии, где одновременно возник первый очаг раннего гитлеризма.

Сам Гитлер был категорическим противником сепаратизма. Сохранилось его высказывание о предпочтительности Германии «большевистской, но единой» перед конгломератом разрозненных немецких земель, контролируемых иностранным капиталом (Пруссия, Саксония, Тюрингия попали бы под контроль СССР, Ганновер и Шлезвиг — Англии, Пфальц и Бавария — Франции…). Но планы «исправить ошибку Бисмарка» лелеялись баварской элитой. Полноту власти в Мюнхене сосредоточили глава земельного правительства Густав фон Кар, командующий военным округом генерал Отто фон Лоссов и начальник земельной полиции полковник Ганс фон Зайссер. Этот триумвират склонялся в пользу реставрации баварской династии Виттельсбахов, детронизированной «железным канцлером» всего-то полвека назад.

Принц Рупрехт Виттельсбах не высказывал возражений. Независимая Бавария представлялась царством социальной идиллии — аристократия над покорными крестьянами и послушными бюргерами. Требовалось лишь порвать все связи с безнадёжно испорченной Германией. Страной хищных капиталистов и взбудораженных пролетариев, демократической крамолы и марксистской бесовщины…

Нацистские банды мясников и сутенёров казались чиновным аристократам вполне пригодным инструментом для решения своих вопросов. Ведь их же ничего не стоит поставить на место! Неужто ночлежная рвань сильнее графа и принца?

Густав фон Кар формировался как личность в ритме XIX века, по-своему бурного, но куда более спокойного, нежели наступившие времена. Он не понимал того нового, что явилось в мир. Не понимал мощного подъёма низов. Не понимал сути тоталитаризма и его отличий от привычного консервативно-авторитарного монархизма. И потому не понимал, с кем имеет дело в лице странного, но энергичного истерика, решительного националиста, почему-то социалиста… Дьявол их всех разберёт.

Динамический идеал Гитлера не совпадал с грёзами фон Кара. Мясницкие фюреры вместо родовитых «фонов», марширующие фанатские толпы вместо почтительных пейзан, рёв моторов и треск выстрелов вместо сельской тишины, бандитская правилка вместо незыблемого закона, бесконечная кровь и смерть вместо благолепного покоя: Эсэсовские пули, поражающие Густава фон Кара 128 месяцев спустя.

А пока фон Кар вёл с Гитлером переговоры, думая использовать его в право-консервативном выступлении против социал-либерального Берлина. Баварскому триумвирату требовались отряды боевиков. Нацистской кодле — легитимное прикрытие в марше на Берлин.

Всё это дошло до генерала Секта. В начале ноября он недвусмысленно разъяснил мюнхенским властям: любой антиправительственный путч, любое сепаратистское поползновение рейхсвер подавит огнём, как гамбургских коммунистов. Фон Кар и его окружение, проникнутые традиционным иерархическим законопослушанием, мгновенно отрезвились. Однако Гитлер фанатично верил в удачу задуманного броска.

«Пивной путч» залпом

Вечером 8 ноября в фешенебельной мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер» фон Кар выступал с программной речью перед элитным собранием. Он не знал, что земельный министр внутренних дел Вильгельм Фрик (в 1946-м повешенный в Нюрнберге) распорядился полицейской охране не препятствовать определённой группе посетителей. Ворвавшегося с револьвером Гитлера сопровождали секретарь Рудольф Гесс и основатель СА Ульрих Граф.

Засадив для начала маслину в потолок, Гитлер объявил о начале национальной революции, низложении правительства Германии, создании чрезвычайного органа власти, включающего генерала Эриха Людендорфа (это имя неотразимо действовало на военных и аристократов) и походе на Берлин. Предупредив, что здание оцеплено вооружёнными людьми и сопротивление бессмысленно, фюрер закрылся в отдельном кабинете с тремя «фонами» — Каром, Лоссовом, Зайссером. Размахивая волыной, он требовал официально присоединиться к путчу. Но здесь его ждал облом, триумвират шёл в отказ. Тогда Гитлер рванулся в зал и объявил, что все трое поддержали его. Фуфло и блеф были в полном ходу партийной методологии НСДАП — подобно тому, как Ленин, оставшись в меньшинстве на съезде РСДРП, назвал свою группировку «большевиками».

Гитлеровская самоуверенность крупно подставила партию. Организована акция была из рук вон плохо. Земельному правительству позволили выехать из Мюнхена. Фон Кар немедленно издал воззвание, в котором аннулировались все заявления «честолюбивых проходимцев» и объявлялось о запрете НСДАП. Не были заняты административные здания, не взяты под контроль узлы связи. Только Рем провёл ночь не зря — со своим отрядом штурмовиков захватил лоссовский штаб округа и прилегающие казармы.

Тем временем в Берлине президент Эберт отдал необходимые распоряжения. Ещё до рассвета в Мюнхен пришла телеграмма генерала Секта с приказом давить мятеж. Части рейхсвера и полиции отмобилизовались в считанные минуты. Утром ключевые объекты были жёстко блокированы правительственными силами. Фактически можно было сдаваться.

На растерявшегося Гитлера повлиял Людендорф, предложивший идти вооружённой демонстрацией на соединение с Ремом, окружённым в штабе округа. Трёхтысячная вооружённая толпа двинулась по улицам Мюнхена, пока не упёрлась в выдвинутую полицейскую цепь. Попытки агитировать ушли «в ноль» — полицейские знали своё дело. Даже присутствие действительно уважаемого силовиками Людендорфа не возымело эффекта — что ж, тем хуже для него. Нацисты перешли к более привычным для себя аргументам, прозвучал первый выстрел. Ответом был залп на поражение. 16 нацистских трупов. Паническое бегство форейторов национальной революции во главе с фюрером. Узнав о происшедшем, сдался окружённый рейхсвером Рем.

Недостойный конца

Гитлер, в ночь на 9-е поклявшийся победить или умереть, вполне мог оказаться человеком слова. Пройди полицейская пуля, сразившая Эрвина Шейбнер-Рихтера, немного вбок — иной стала бы история XX века. Не исключено, что Адольф Гитлер остался бы в ней как радикальный правосоциалистический политик, активный антикоммунист, исключительно харизматичный оратор и одарённый организатор. Правда, жестокий, уродливый, склонный к авантюризму (на чём и погоревший) — но не всё же сразу.

Историческая память оценивала бы его неоднозначно, но воплощением зла он бы точно не стал. Не стал же им Дрекслер. Или, скажем, мясник Граф. Так было бы лучше для всего человечества. Включая самого Гитлера. Но, возможно, он не заслужил столь достойного конца.

Сбежав из-под огня, Гитлер через несколько дней не сопротивлялся при