Ангар, или Столетие ценою в рубль - Игорь Анатольевич Верещенский

ворошить всё это. Неужели я виноват? И что имел в виду Фёдор, почему так разнервничался? Сдаётся мне – не только из-за тёплых чувств к девочке. У меня тогда диагностировали нервный срыв, я даже в школу не ходил какое-то время. Всё твердил, что Маша в ангаре… меня чем-то пичкали, и через некоторое время всё прошло; сама психика помогла стереть из памяти больные воспоминания.

Теперь, с некоторым испугом отложив дневник, а разглядывал монету. Убей не помню, как положил её в ящик стола, а может и не я это был, родители вынули из куртки да бросили… я стал тереть её о рубашку и наконец разглядел год – 1905, со стороны решки. Должно быть, царский ещё рубль. Стал тереть с другой стороны и глазам своим не поверил – под орлом был выбит год 2005, как раз когда произошла та история! Но такого же не может быть… я оттёр монету получше, но это лишь усугубило увиденное. С двух сторон монеты значились разные года – 1905 и 2005! Ровным счётом ничего не понимая, я решил разобраться и отправился к нумизмату.

Седенький, сгорбленный старичок долго осматривал монету через лупу и даже микроскоп. И выдал неутешительный вердикт: вероятно, это чья-то искусная шутка. Монета действительно старая, возможно царских времён, но год выпуска выбивался только на одной стороне, а здесь – возможно монету перебили, правда для какой цели, неясно. И конечно, быть такого не может, чтоб с двух сторон разные года, и он за свою долгую практику впервые такое видит.

Из лавки нумизмата я вышел более чем озадаченный. Эта история не давала мне покоя; кроме того, попахивало неплохим сюжетом. Сюжетом, которые я так люблю воплощать в своих книгах, но которые так трудно придумывать нарочно! Я не нашёл причин оставить это дело. Давненько я не навещал бабушку – она совсем старенькая уже, но сохранила жизненный оптимизм и лето всё равно проводит на даче. Всё же, у меня мировая бабушка! Никогда не жалуется и не сетует, лишь, бывало, скажет иногда, что я редко езжу навестить её. Придя домой, я поспешил исправить эту оплошность. Сложив вещи в небольшой чемодан, на следующий же день я выехал навстречу детским воспоминаниям.

Знакомые дороги, постаревшие дома, большие деревья, переставшие быть большими… и лицо бабули, испещрённое течением времени. Сердце сжимается при виде всего этого, при понимании ограниченности нашего бытия. Главная ценность детства – ты никогда не задумываешься о будущем.

Этим вечером мы пили чай у бабули на кухне. Она согрела старинный угольный самовар, достала самое вкусное варенье и самые вкусные баранки. И мы просто болтали, наслаждаясь моментом, о нас теперешних и нас давно ушедших, а за окнами уже давно стемнело. Мне даже не хотелось прерывать этот чудный вечер неприятными воспоминаниями. Но всё же я спросил:

– Бабуль, а помнишь, девочка Маша у нас была? Та что пропала… её ведь, вроде, так и не нашли…

– Не нашли, Андрюшенька… – бабушка как-то в миг погрустнела и проницательно так на меня глянула.

– А ангар тот – стоит ещё?

– Совсем заброшены те места. Скот теперь не держат, поля не косят. Никому ангар стал не нужен.

– А Федька? Помнишь Федьку? В Харитоновке жил…

– Так ведь дом их сгорел уж много лет назад. Они в райцентр перебрались, да там и живут. А Харитоновка совсем опустела – старики повымерли, молодёжь разбежалась.

– Да, опустела провинция… а, спросить вот тебя хотел: в той деревне некая баба Фрося жила. Знала ты её? Что слухи о ней ходили, якобы она ведьма?

Бабушка помрачнела:

– А тебе зачем?

– Дефицит идей, бабуль. Может, выйдет что из этой истории…

Бабушка задумалась. Наверно, размышляла, как поступить лучше. И заговорила потом:

– Не рассказывала я тебе, да теперь уж всё равно. Поймёшь теперь, почему детям такое не говорили – вам ведь скажи, так ещё пуще полезете куда не надо… знала я Фросю. Молодой была, так и ходила она в нашу деревню частенько, но скрытна всегда была. Дочь её Маруськой звали, но, как старики говаривали ещё в моей молодости – убили её в ангаре. Как уж и почему, не помнит никто, а только убили, и Фрося с тех пор замкнутая стала, чудноватая. Маруську-то убили лет семи отроду, в каком уж точно году – не знаю, но Фрося очень долго жила, говорят, хорошо за сто ей было. Последние годы иссохла вся, а всё дышала. А кто долго живёт, тех всегда ведьмами кличут. Поговаривали, мол, за себя живёт и за дочь. Вот и вся история-то, но детские-то умы навыдумывают, сам знаешь!

– А ангар? Поэтому слух про Маруську и был, что она до сих пор в ангаре том?

– Ну конечно! Неужто разрешили бы вам там ошиваться, если б и в самом деле что плохое было? Слух, как есть слух. В войну сколько убито было народу! А ничего, живём на их местах ведь…

История бабушки меня несколько разочаровала. Сдалось мне, что она не договаривала. Но не стал я беспокоить её пожилое сердце, про монету говорить – допив чай, пожелал спокойной ночи, да спать разошлись. И теперь вот, сидя в своей старой детской комнате, пишу эти строки, и монета лежит предо мной. Завтра я наведаюсь в этот ангар, посмотрю что к чему. Обязательно посмотрю.

5

Если хоть один здравомыслящий человек читает эти строки, заклинаю вас: найдите этот дом! Найдите и сравняйте его с землёй! Пригоните экскаватор и снесите его с разгона, не думая ни о чём! Залейте бензином и подожгите… или подложите динамит и взорвите ко всем чертям!

Прошу прощения за корявый почерк и сбивчивость, но пишу в состоянии, что вот-вот, наверное, потеряю сознание… в этой гадкой комнате, и почему он не приходит? Зачем запер меня?

Но ближе к делу. Я должен это написать! Не знаю, сколько ещё здесь просижу… этим утром я, как и собирался, пошёл глянуть на ангар. Монету взял с собой, а бабуле, как на зло, не сказал ни слова. К ангару я подбирался осторожно, по пояс в некошеной траве; а он – такой же высокий и мрачный, словно ничуть не состарился… он не стал меньше, как все другое, когда ты вырастаешь. Он был таким как в детстве, и я почувствовал себя маленьким беззащитным мальчиком перед его высокими решётчатыми воротами. Ни одна планка, ни одна досочка не отвалилась с его обшивки. Внутри было пусто, и в темноту удалялся чуть кривой