Отрок московский - Владислав Русанов

И Василиса не преминула вцепиться в его оговорку:

– А как так вышло, что князь мальчишке, у которого едва-едва усы пробиваться начали, важное дело поручил? – задорно воскликнула девчонка.

Никита открыл было рот для отповеди, но, вспомнив, что поручение у него тайное, тут же захлопнул. Да так, что зубы отозвались болью.

Девушка посмотрела на него округлившимися глазами, и, быть может, все обошлось бы, но тут вмешался Улан-мэрген. Влез с присущей ему горячностью и с обычной для всего его племени бесцеремонностью.

– У иного вся голова седая, а за саблю не знает с какого конца взяться! – провозгласил ордынец. – А Никита-баатур с голыми руками любого бойца завалит!

– Уж прямо-таки и любого?! – хитро прищурилась Василиса, а Мал лишь покосился подозрительно, окидывая цепким взглядом щупловатое тело Никиты.

– Ты бы видела! – в восхищении поцокал языком татарчонок.

– Да перестань… – засмущался Никита.

Только его никто не слушал.

– Нет, пускай рассказывает, что за воин великий с нами едет! – Девушка повернула разрумянившееся на морозе лицо. – А мы послушаем.

– Никита-баатур двух моих нукуров[18]убил! Они с саблями были, а у него только два кинжала…

– Это что за кинжалы? Те, про которые ты в порубе вспоминал? – спросила Василиса. – Вилы, что ли, короткие?

Парень удрученно кивнул. Конечно, нужно быть полным олухом в воинском искусстве, чтобы назвать течи[19]вилами, но, видно, ей так понятнее. А может, просто издевается над ним? Дразнится? Никита пять лет прожил в лесной избушке, в учениках у отшельника Горазда, а потому имел самое смутное представление, как общаться с девчонками, о чем разговаривать, какой каверзы от них ожидать можно. Об этом учитель не говорил. Зато много рассказывал о воинах из чужедальней страны – за рекой Итилем[20], за степями и холмами, за морем Абескунским[21], за горами и лесом. Земля та носит название короткое и звонкое, как щелчок тетивы, как вскрик лесной пичуги, – Чинь.

Давным-давно, вот уже сто лет тому назад, ее завоевали орды монгольского хана Темуджина, еще до того, как полчища узкоглазых всадников на косматых большеголовых лошадях хлынули на Русь. Живут там люди желтолицые – весьма похожие на татар, как на взгляд Никиты. Живут чинно: сеют на залитых водой полях белые продолговатые зерна – рис, строят города из камня и дерева, добывают руду и отличаются изрядной мастеровитостью. А еще там есть монахи, которые молятся кроткому богу – Будде, но сами кротостью не обременены сверх меры. Живут они в горных монастырях, куда не так-то просто добраться постороннему человеку, и занимаются тем, что совершенствуются в боевых искусствах. Кроме боя голой рукой, в котором большинство монахов преуспели изрядно, развивали они умение в драке на палках – коротких и длинных, навроде странницкого посоха; в сражении на мечах – кривых и прямых, коротких и длинных; в поединках на копьях и палицах, секирах и кинжалах. Вообще-то все что угодно в руках умелого бойца могло стать оружием: чашка для риса, лавка, веер. К счастью для завоевателей, таких монастырей было мало. А люди благородного сословия земли Чиньской сражались отменно, но все же уступали монахам. Во всяком случае, лучшие монгольские баатуры, которых звали тургаутами, составлявшие особые сотни для охраны военачальников, бились с ними на равных. Вот так и завоевали дикие кочевники землепашцев и мастеровых.

Но народ чиньский, казалось бы забитый и затюканный, не решающийся не то что слово молвить против завоевателя, а даже взгляд от земли поднять, на самом деле не смирился с поражением. Время от времени появлялись отчаянные люди, собиравшие вокруг себя таких же сорвиголов, и поднимали бунты – резали баскаков, или как там в их краях называли сборщиков дани? Что ж тут удивительного? Не всякому нравится спину сгибать. Не каждый, получив затрещину, вторую щеку подставит. Кто-то и в ухо со всего маху может ответить. На Руси в последние годы тоже народ начал возмущаться, восставать против набегов и грабежей. Хотя князья по-прежнему в Орду за ярлыками на княжение ездят, но люди то здесь, то там били и бьют татарских находников. В Ростове и Твери, в Угличе и Ярославле. Правда, подавлялись эти восстания жестоко и решительно, как и все, что делают монгольские ханы. Дудень с войском едва ли не больше разорения принес на землю Русскую, чем Батый в свое время.

Вот так и во времена Александра Ярославича Невского случилось. Побратим великого князя, хан Сартак, попросил помощи. И русский князь не смог отказать. Горазд, тогда еще молодой дружинник, сражался в войске нойона Уриангадая, сына знаменитого военачальника – Субудая-багатура. При штурме одного из городов русич был ранен и уже прощался с жизнью, но его подобрали чиньские монахи. Выходили и оставили жить у себя в монастыре. Там молодой воин освоил многие ухватки из монашеских единоборств. Нельзя сказать, что на Руси или, скажем, в западных державах бойцы были совсем неумелые – с седых времен передавались из поколения в поколение навыки и рукопашного боя, и сражения всяческим оружием. Славились отличными рубаками и викинги, и славянские дружинники, и поляки, и франкские рыцари. Только времена, когда богатырь сражался с богатырем, а вождь с вождем, давно миновали. Сила теперь не в мастерстве одного бойца, а в слаженности дружины, в умении держать строй и ударять как единое целое. В земле Чинь, да и в окрестных краях, упирали на другой подход – на силу духа, умение владеть собой, а оружие рассматривали лишь как продолжение руки воина. Самая лучшая победа, говорили чиньские мудрецы, та, которая одержана до начала боя. Хотя это не означало, что они не умеют сражаться. И Горазд это вскоре понял.

Двадцать лет русский дружинник жил в монастыре, постигая не только умение драться разным оружием, но и дух восточных мудрецов. О них он потом пересказывал Никите не одну легенду. Кто-то из монахов, достигая духовного совершенства, делался неуязвимым для стали, другой мог сутками обходиться без воды и пищи, третий взлетал над землей, используя лишь усилие воли. Признаться честно, в последнее парень не слишком-то верил. Человек – не птица. С чего бы ему летать? А вот как ловят голыми ладонями сабли и ломают их легким движением, наблюдал воочию. У Горазда получалось…

Но, как бы хорошо ни жилось русскому на чужбине, а родина всегда манит. Березками, ручьями, заливными лугами и заснеженными лесами. Никакие заморские земли, изобильные и богатые, никакие реки парного молока и караваи, растущие прямо на ветвях, не заменят Отчизны – пускай израненной, голодной, залитой кровью и слезами, прокопченной дымом пепелищ. Поэтому Горазд поблагодарил учителей, собрался и ушел прочь. Взял он с собой, кроме почерпнутой мудрости, только прямой узкий меч, который чиньцы называют смешным, на взгляд Никиты, именем – «цзянь», да два кинжала, больше похожих на трезубцы: перекладины крестовины длинные, загнутые кверху, словно усы, да вдобавок еще и заточенные. Это уж потом, блуждая в лесах за Иртышом, он вырезал себе посох и соорудил охотничий лук, чтобы не умереть с голода…