Атака мертвецов - Андрей Расторгуев

– Да здравствует Франция!

И со всех сторон грохочет подхваченное тысячами голосов:

– Да здравствует Франция! Да здравствует Франция!!!

Император направляется к выходу. Слава богу! Посол не без труда прокладывает путь следом.

Площадь буквально забита народом. Бескрайний людской океан с колышущимися на нем в тесноте кораблями из флагов, знамен, икон, портретов царя. При появлении вышедшего на балкон императора толпа, сняв шапки, начинает петь «Спаси, Господи, люди твоя». И вдруг все как один встают на колени.

Этот потрясающе трогательный момент рождает ком в горле Палеолога. Он видит блеск облагораживающих слез на глазах молящихся, всеми клетками тела впитывая тот высокий порыв, что объединил и привел сюда этих людей.

– Хватило бы только нам выдержки, – слышится позади негромкое бормотание Сазонова.

Вечно этот скептик все портит. Чуть повернув голову, посол вполголоса произносит через плечо:

– В эту минуту для них царь действительно есть самодержец, отмеченный Богом. Военный, политический и религиозный глава своего народа, неограниченный владыка душ и тел.

Волна всеобщего патриотизма захлестнула и Буторова.

У него была возможность поступить в военную школу для подготовки к экзамену офицера. Но в такой момент, когда каждый готов хоть сейчас надеть форму и, взяв оружие, идти сражаться на фронт, это казалось кощунственным.

Махнув рукой на офицерское звание, Николай остался в Красном Кресте.

Его назначили начальником Передового отряда для помощи раненым. В подчинении Буторова оказались три врача, семь студентов-медиков, две сестры милосердия и сто тридцать санитаров. Парк отряда состоял из тридцати шести санитарных двуколок и четырнадцати транспортных повозок. Немалое хозяйство, нормальную работу которого необходимо еще наладить. Люди не обмундированы и пока не притерлись друг к другу, транспорт не опробован, фуража для лошадей нет. Требовалось получить медикаменты, оружие, инвентарь, униформу, довольствие… А времени мало. Надо спешно готовиться к отъезду на фронт.

Николай с головой ушел в заботы – масштабные, с непременной беготней по различным инстанциям, и помельче. Последних, как обычно бывает, навалилось особенно много. Поначалу справлялся с превеликим трудом, но когда подобрал себе помощников, дело быстро пошло на лад, и в середине августа отряд выехал из Петербурга.

В поезде Буторов достал запечатанный сургучом конверт, который вручили ему перед самой отправкой. Покрутил в руках, разглядывая оттиски Красного Креста и Военного ведомства.

– Ну же, вскрывай, – горячо зашептал Сашка Соллогуб, друг и однокурсник по Александровскому лицею, волей счастливого случая попавший к Буторову в подчинение.

Само собой, Соллогуб и стал одним из первых помощников. Его же Николай назначил своим заместителем. Не из-за дружбы, а потому, что Сашка показал себя толковым организатором, и помощь его в нелегком и новом для Буторова деле руководства санитарным отрядом была неоценимой.

– Да подожди ты, – шикнул на друга. – Сказано было: «Вскрыть в пути следования».

– Но мы почти едем. Погрузились ведь.

– Потерпи…

Терпения обоим едва хватило, чтобы дождаться, когда состав тронется. Переломив сургучную печать, с радостным трепетом заглянули в пакет. В нем обнаружился аккуратно сложенный лист с коротким, по-военному лаконичным распоряжением.

– Значит, так, – медленно, с расстановкой говорил вполголоса Николай собравшимся вокруг него помощникам. – Нам надлежит выгрузиться в Вержболове. Потом, нагнав штаб Первой армии, поступить в распоряжение генерала Ренненкампфа, ее командующего.

– Выходит, мы еще можем застать военные действия! – чересчур громко воскликнул несдержанный Сашка, но на это никто не обратил внимания.

Мысль, что война не успеет закончиться без их участия, радовала и одновременно волновала всех, будоража разгулявшееся воображение.

В приподнятом настроении прошла вся дорога вплоть до выгрузки. Ликование не покидало и после, когда двигались в походной колонне по идеально ровному, хорошо утрамбованному шоссе между симметрично высаженными деревьями, похожими одно на другое, будто близнецы. А какая гордость распирала Буторова при переходе границы Восточной Пруссии, вообще не передать словами.

Люди в отряде, судя по всему, испытывали схожие чувства. Проезжая обгорелыми улицами прусских городов, каждый санитар или врач старался держаться в седле или в двуколке с наибольшим достоинством, на какое только был способен. Радовались, словно дети малые, видя разбитые артиллерией дома или местных жителей, торопливо снимавших шляпы при появлении русских.

Стояли теплые, солнечные деньки. Ехать было приятно. Ласкали глаз яркие, весело отливающие светом, культурно ухоженные и разделенные аккуратными оградками поля, что простирались вокруг. Фермы с уютными домиками под красными черепичными крышами утопали в зелени. Вся эта красота умиротворяла, навевая праздничное настроение. В то же время манили неизвестность, предчувствие всяческих лишений и воображаемых опасностей, которые неминуемо подстерегают на войне. Сколько впечатлений, сколько разнообразных чувств! Вот она, полноценная жизнь, наполненная всем тем, чего так не хватало в скучные мирные времена.

Грудь распирало приятным волнением. Николаю было только в радость избавиться вдруг от порядком поднадоевшего размеренного прозябания в уездном городке, затерянном в необъятной Российской империи. А будущее рисовалось в одних лишь игриво-розовых тонах…

Неподалеку от города Гумбинена[6]остановились на привал рядом с какой-то виллой. Внешне она смотрелась вполне уютно, и Буторов не удержался, чтобы не заглянуть внутрь.

Всегда интересно увидеть, как живут другие люди. К тому же не у себя на родине, а в чужой стране. Любопытство разобрало и Соллогуба, поэтому пошли вдвоем.

– Чей это дом? – спросил Сашка у пожилого пруссака, проходившего мимо с теленком на длинной веревке.

– Лейтенанта Кунце, герр офицер, – почтительно поклонился тот, сняв шляпу.

– Понятно, немец, – презрительно протянул друг.

Внутри вилла оказалась безжалостно разгромлена. Видно, что хозяева собирались в явной спешке, захватив с собой лишь самое необходимое. По всем комнатам валялись разбросанные письма, фотографии, белье, игрушки, одежда, посуда, различная домашняя утварь.

Посреди гостиной напоминанием о безмятежной жизни стоит разбитое фортепиано. Паркетный пол вокруг, словно выпавший снег, устилают груды бумаг. В основном это нотные листы. Тихо шуршат, приподнимаясь, потревоженные сквозняком, а то и переворачиваются лениво…

Носком сапога Буторов поддел какую-то карточку. Поднял ее. На изображении эта же комната, только уютно обставленная, в полном убранстве. За фортепиано, еще вполне целехоньким и не утратившим своего полированного блеска, сидит славная пухленькая девчушка лет шести. Надула губки, пробуя, видимо, разобрать ноты. Другая девочка, чуть постарше, стоит рядом и наблюдает.