Сенсация - Ивлин Во

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 56
Перейти на страницу:

«Тленье и гниль, тщета перемен всюду взор мой смущают», — пропел дядя Теодор. Он любил спеть эту строчку много раз подряд. Дядя Теодор ждал утренних газет. Уильям и дядя Родерик тоже. Газеты между одиннадцатью часами и полуднем приносил мясник, и если ими не удавалось завладеть немедленно, то они, зачастую покрытые красными пятнами, исчезали в комнатах страждущих и возвращались назад только к чаю, да и то безнадежно искалеченные, поскольку Бентинк и бабушка Таппок вырезали из них все, что их интересовало, а сестра Сэмпсон — купоны, которые теряла потом в простынях. В то утро газеты запаздывали, и это очень беспокоило Уильяма.

Он никогда не был в «Мегалополитан» и не знал никого из служащих «Свиста». «Луг и чащу» ему передала по наследству вдова их приходского священника, предыдущего автора рубрики. Уильям сперва с трудом, а теперь почти без всякого усилия стилизовал свои заметки под усопшего. Эта работа значила для него очень много: за каждую публикацию он получал по гинее и имел прекрасный повод для безвылазной жизни в деревне.

Теперь над этим нависла опасность. В предыдущий четверг произошло ужасное событие. Уильям, вдумчиво побеседовав с лесничим, проведя полчаса в библиотеке за чтением энциклопедии и подкрепив полученные сведения собственными жизненными наблюдениями, составил лирическое и вместе с тем фенологически безупречное описание барсучьих повадок — им можно было гордиться. Эту рукопись обнаружила игриво настроенная Присцилла и везде «барсука» заменила на «сойку». В субботу днем Уильям развернул «Свист» — и обмер: шутка сестры явилась для него полной неожиданностью.

На следующий день начали прибывать письма. Некоторые из его корреспондентов были настроены скептически, некоторые иронично. Одна дама спрашивала, как он может оправдывать травлю редких, восхитительно красивых птиц терьерами, а также намеренное разрушение их земной юдоли, и как с этим можно мириться в так называемом двадцатом веке? Майор из Уэльса категорически требовал представить ему свидетельства хотя бы одного случая нападения сойки на кроликов. Это было мучительно. Всю неделю Уильям ждал извещения о своем увольнении, но дни шли, а «Свист» молчал. Он сочинил и отправил изящное эссе о водяных полевках и приготовился к худшему (возможно, гнев «Свиста» был слишком велик, чтобы он мог надеяться на возвращение рукописи, и в таком случае в среду «Луг и чаща» принадлежали бы перу другого автора). Настала среда, принесли газету. Уильям дрожащими руками открыл знакомую страницу. Полевка была там — в зеленом оазисе между «Вафлями всмятку» и «Зверюшками-игрушками»: «Топкое болото не дрогнет под опушенными лапками дерзкой полевки…» Гроза прошла стороной. Вероятно, его спасло чудо.

Дядья брюзгливо требовали газету. Он с готовностью протянул ее им и, отойдя к окну, взглянул, жмурясь от счастья, на картину летнего утра: за живой изгородью, весело взбрыкивая, кружили лошади.

— Черт знает что! — раздался позади голос дяди Родерика. — О крикете опять ничего нет, вся страница посвящена какому-то идиотскому велокроссу на криклвудском стадионе.

Уильяму было все равно. Под влиянием переполнявших его чувств он решил пожертвовать грызунами (к которым питал особую слабость) и написать для субботнего выпуска что-нибудь о полевых цветах и птичьих трелях. Он мог бы даже — почему нет? — процитировать кого-то из любимых поэтов:

Ужели ты волшебным утром спишь,

Когда несутся птичьи трели? —

пропел он, мысленно обращаясь к возлежащим в верхних комнатах, и в этот момент на пороге, сопя, появился дряхлый посыльный Траутбек и, тяжело ступая, двинулся к Уильяму. На губах у него были крошки, в руках — телеграмма. Два чувства боролись в нем: любопытство и негодование; любопытство, поскольку телеграммы в Таппок-магна были событиями редчайшими, и негодование, поскольку ему пришлось прервать «перекус» — роскошное и несуетное застолье, которым прислуга бывала занята от половины одиннадцатого до полудня.

Выражение лица Уильяма быстро убедило Траутбека, что его оторвали от стола не по пустячному поводу.

— Плохие новости, — сообщил он, вернувшись. — Хуже не бывает. Плохие новости для мастера Уильяма.

— Вряд ли кто-нибудь умер, — сказала вторая помощница старшей горничной. — Вся семья тут.

— Зачем зря гадать? Скоро узнаем, — сказал Траутбек. — Мастера Уильяма как громом поразило. Я вас попрошу передать мне кетчуп.

Новости и впрямь были плохими. Уильям, забыв о солнце и шаловливых лошадках, не слыша хриплого дыхания дяди Теодора, читал и перечитывал настигший его приговор:

НЕОБХОДИМО ВАШЕ НЕМЕДЛЕННОЕ ПРИСУТСТВИЕ ЗДЕСЬ ТРЕБОВАНИЮ ЛИЧНО ЛОРДА КОППЕРА СОЛТЕР СВИСТ.

— Что-нибудь серьезное? — спросил дядя Теодор, которому в былые дни телеграммы приносили вести ничуть не менее тревожные, чем любому другому человеку.

— Да, — ответил Уильям. — Меня вызывают в Лондон.

— Вот как? Интересно. Я как раз тоже туда собирался…

Последняя фраза дяди Теодора повисла в воздухе, так как Уильям, не теряя времени, уже пускал в ход неповоротливый домашний механизм приготовлений к своему — увы — немедленному отъезду.

2

Наскоро пообедав, Уильям отправился попрощаться с бабушкой. Она взглянула на него скорбными, безумными глазами.

— Едешь в Лондон? Вряд ли я доживу до твоего возвращения. Оденься потеплее, дорогой.

В солнечной спальне миссис Таппок царила вечная зима.

Его провожали все, кто стоял на ногах. Присциллу душили слезы раскаяния. Няня Блогс выслала ему из своей комнаты три золотых соверена. Автомобиль тети Энн должен был довезти его до станции. В последнюю минуту туда попытался юркнуть дядя Теодор, но его заметили, схватили и увели.

— Хотел повидать одного знакомого с Джермин-стрит, по делу, — тоскливо бормотал он.

Поездка кого-либо из Таппоков в Лондон всегда бывала событием нешуточным, а в случае с Уильямом трагическим, как похороны. По крайней мере дважды по дороге на станцию и затем дважды по пути в Лондон Уильям с трудом поборол искушение вернуться. Зачем, в самом деле, он спешил в этот ужасный город? Чтобы подвергнуться словесному или даже физическому нападению (что он, собственно, знал о темпераменте лорда Коппера?)? Мужество, однако, победило, и Уильям решил одолеть врага хитростью. Лорд Коппер был всего-навсего горожанином и вряд ли мог отличить барсука от сойки. Почему он должен был верить не Уильяму, а каким-то вздорным графоманам (в газету, как известно, пишут одни только ненормальные)? Когда поезд подходил к Уэстбери, Уильям мысленно репетировал сцену, в которой он стоял, расправив плечи, посреди редакции «Свиста» и бросал вызов доктринерской зоологии Флит-стрит — он, Таппок, по трем линиям ведущий свой род от Этельреда Нерешительного, полноправный пятнадцатый барон де Тапп, гордый, как принц, простодушный, как крестьянин. «Лорд Коппер! — говорил он. — Никто не вправе называть меня лжецом безнаказанно. И я заявляю: да, сойка впадает в спячку!»

Он навестил вагон-ресторан и потребовал виски.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 56
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?