Жизнь №8, или Охота на Президентов - Юрий Петухов

И потому, вися и суча ножками, он орал:

— Только не делайте из нас икону!

Патлатая старуха с коровьими базедовыми глазищами, сидевшая в другом углу, крестилась на портрет-икону и шептала как молитву: «всё путём! всё путём!» На ней была майка с такой же надписью, в руке она держала голубенький флажок то ли с коалой, то ли с гризли. Старуха ёрзала, чесалась, скреблась под мышками… Клубы седой перхоти вздымались ввысь и оседали на майке и флажке, когда старуха осеняла себя большим пятиконечным знамением.

Пела она тонюсенько, заунывно, но истово: «Я себя под Капутиным чищу, чтобы плыть в демократию дальше…»

Матёрый человечище умилялся, плакал, размазывая сопли по жилетке, по галстуку в замусоленный горошек, и твердил что-то своё про иконы, интеллигенцию, говно и эмпириокритицизм… И было в палате благостно и лепо.

«Тихо, тихо лети, пуля моя, в ночи — ласковым мотыльком и не тужи ни о ком»

Кеша приехал ко мне на огромном лимузине — раньше я такие видел только у президентия Россиянии и в Нью-Йорк-сити у толстых чёрных афроамериканских негров-мафиози. У негров лимузин был белый, у президентия чёрный, а у Кеши — перламутровый с прозеленью. Кеша был круче. Приехал он с двумя мордоворотами-охранниками. Но я этих быков в дом не пустил, не хрена тут свои порядки наводить.

Они поглядели на Кешу — мол, мочить его (меня) или в багажник и на правёж.

Кеша послал обоих вниз и одновременно на хер.

И сразу утратил весь лоск.

— Всё, мне кранты, — сказал он.

А я вспомнил, как в юности мы угоняли с ним машины — задрипанные «москвичи» и «победы», чтобы просто покататься, а потом бросить. Один раз даже угнали какой-то паршивенький грузовик с фанерной дверью. Он стоял почему-то во дворе. Вечером. В темноте. Раньше такого не бывало. Грузовик сам напросился. Когда мы допили последнюю бутыль «солнцедара», уже преследуемые милицейским «уралом» с коляской, грузовик пришлось бросить. Кеша первым выскочил из кабины — это было где-то на Кабельной улице — и прохрипел, задыхаясь: «Всё, мне кранты!» Он сломал ногу. В голеностопном суставе. Легавые тогда чуть не сцапали нас. Я еле успел дотащить Кешу до забора. Мы перевалились за него и притихли в кустах. Мы висели на волоске. Но тогда у Кеши не было столь обреченного лица.

— Застрелись, — посоветовал я.

Он усмехнулся. Отпил водки прямо из бутылки, из горлышка. Поглядел на меня умудрённо, будто был втрое старше, будто это он, а не я писал философские романы и исторические трактаты.

— Ты же знаешь, чем я занимаюсь.

— Знаю, — ответил я. — Ты мне мешаешь добить статью в субботний номер!

Ну, конечно же я лукавил. Мне самому порой очень хотелось заниматься тем же, мочить всякую сволочь, только не по заказу, не через себя, а как вольному художнику, по собственному выбору, уж я бы отвел душу.

— Они заказали старика Охуельцина! — прямо сказал Кеша. — Очень серьёзные люди заказали! Или он, говорят, или ты… понял?

— Какие люди? Говори точно…

Кеша скривился. Побледнел. Водка из бутылки полилась на мой ковёр… Он стал похож на обречённого, на смертника под топором палача. Или на гения, выпившего стакан яда.

Лик его стал одухотворенным и печальным.

— Он был один… Вчера после полночи, карета чёрная… нет, тачка, мерседес… была гроза, — Кешин голос дрожал, — и этот человек, весь в чёрном… он мне не назвался! я даже и лица не разобрал! это конец! я знаю это кто! — он схватился обеими руками за голову, сжал виски. — О, чёрный человек! о, чёрный человек…

Допился, подумал я про себя. Но я тоже кое-что знал, а именно, что расспрашивать у психов про их призраков никак нельзя, иначе призраки начинают материализовы-ваться. Лучше другое…

— Старика Охуельцина?! — уточнил я.

Это было невозможно. Охуельцин устраивал всех. Олигархов и патриархов, бомжей и ди-джеев, демократов и пидормотов, коммунистов и глобалистов, братву и прокуроров, либералов и бабуинов, банкиров и челноков, абсолютно всех… может быть, кроме патриотов. Но патриотов у нас в Россиянии не было, чай не Израиль! И даже не Палестина.

— Так прямо и заказали… самого президентия?

— Имен-фамилий он не называл, — пояснил Кеша, и совсем сумрачно добавил: — сказал лишь, генерального убрать! Всучил аванс… и тут же в ночь уехал! как провалился! и гроза прошла!

— Уехал в ночь он! А заказ оставил?! — переспросил я.

— Оставил! И пути обратно нет!

Кеша сел на ковёр и зарыдал. Я впервые видел его рыдающим. Да, пути назад у него не было, как и у меня, как и у Заокеании после 11 сентября, когда мир изменился[7]и поделился на «до» и «после». Мы все менялись. Неизменным оставался один Заказчик.

И это было круто.

Кто сказал, что мы живём в обществе потребления? Мы живём в Обществе Истребления.

Милицейский юноша ещё раз пришел ко мне, но уже без фуражки. Долго и скромно тёрся в прихожей. Потом сказал со смущением:

— Вы уж простите… я и не знал, что вы знаменитый писатель…

— Да ладно, — ответил я, — знаменитым вон госпремии дают, а меня и в телеящик не пускают…

Оказывается, у него дома были мои книги, и он принес одну подписать. Я подписал. А заодно подарил и совсем новую, про Америку… Юноша, как и все россиянские юноши, думал, что настоящее счастье там, в Заокеании. Он не знал, что счастья в жизни вообще нет.

Потом мы долго сидели и пили водку. Точнее, пил один он, а я просто косел вместе с ним от избытка чувств и вспоминал пьяного Вознесенского, который говорил мне что-то про вертикальные поколения, в которых нет возраста, а есть единение душ. Юноша так же, как и я, ненавидел всю эту хренократию. А когда я заметил к слову, что одну из очень — очень! — больших шишек уже заказали, он взвился под потолок.

— Да я б этих гадов собственными руками вешал на фонарях! Жаль фонарей не хватит…

Неделю назад то же самое мне говорил таксист, что подвозил меня в аэропорт с консилиума по архаической этнологии. Слово в слово!

Потом мы пошли вниз. И долго били морды охранникам из «фирмы». Те визжали, рыдали, распускали сопли, грозились заявить в милицию и подать в суд. В ответ мой пунктуальный и законоисполнительный милицейский друг вытащил из широких милицейских штанов лист бумаги и ручку.

— Свидетели! — грозно объявил он многочисленным зевакам, что радостно смаковали побоище. — Кто будет свидетелем! Подпишите протокол!

Старушки, пенсионеры, мамаши с колясками и бомжи с алкашами начали деловито расходиться.