Миссис де Уинтер - Сьюзен Хилл

Когда мы вошли в номер, Максим повернулся, и я по его лицу поняла, что он также уговаривает себя расслабиться и вернуться к нашему обычному, устоявшемуся образу жизни.

Мне стыдно сейчас, и я буду испытывать стыд до конца жизни из-за того, что мы снова ощутили себя в тот вечер такими счастливыми, такими беззаботными, отгородившись от внешнего мира, запрятавшись, словно в кокон, в успокоительную болтовню. С самодовольством, эгоизмом и бесчувственностью мы убеждали себя, поскольку нас это устраивало, в том, что паралич у Беатрис был не столь серьезным и что сейчас она наверняка уже на ногах и в полном здравии.

После полудня я сделала несколько покупок и даже приобрела какой-то новый для меня одеколон, а также пачку дорогого горького шоколада, который вновь появился в продаже; как будто бы я была одной из богатых, скучающих, легкомысленных дамочек, которых мы нередко видели и которые только тем и занимались, что делали покупки. Это было совершенно не похоже на меня, и я не знаю, почему так вела себя в тот день. У нас был чай, затем обед, после чего мы снова, по нашему обыкновению, прогулялись вдоль озера, а затем отправились выпить кофе в одну из гостиниц, где терраса еще была открыта вечерами и столики стояли под навесами. Над нами горели китайские фонарики, бросающие то синий, то малиновый, то безобразный оранжевый свет на столики и на наши руки, когда мы протягивали их к чашкам. Стало снова чуть теплее, ветер стих. Мимо нас прошли одна-две пары, чтобы выпить кофе и полакомиться фирменными крохотными пирожными с вишнями или миндалем. Если Максим иногда был не в состоянии отделаться от мыслей о том, что происходило далеко отсюда, он очень хорошо скрывал это от меня, откинувшись в кресле с сигаретой, напоминая мне того самого прежнего Максима, только с большим количеством морщин и седины, который сидел в открытой машине, несущейся по горной дороге в Монте, а было это вечность тому назад; того самого мужчину, который приказал мне, неловкой и покрасневшей от смущения девчонке, сесть за его столик, когда я завтракала одна и опрокинула стакан с водой.

- Вы не можете есть на сырой скатерти, у вас пропадет весь аппетит. Отодвиньтесь-ка. - И затем добавил, обращаясь к официанту: - Перенесите прибор на мой столик. Мадемуазель будет завтракать со мной.

Сейчас он редко бывал столь бесстрастным, непроницаемым или столь импульсивным, его характер стал более ровным, он сделался более терпим ко многим вещам и в первую очередь к скуке. Он изменился. И тем не менее я сейчас смотрела на него и видела, что это тот же самый Максим, которого я знала тогда. Все должно было быть так, как и в другие вечера, когда мы сидели рядом, изредка перебрасывались словами, и я знала, что ему требуется лишь сознание моего присутствия, чтобы быть довольным, я привыкла чувствовать себя сильной и ощущать, что он зависит от меня. И если где-то в глубине души сегодня, а порой и раньше, в последние пару лет, у меня появлялось новое беспокойство, какие-то сомнения, звучал какой-то не вполне понятный мне внутренний голос, я считала это всего лишь небольшим облачком, старалась его не замечать и не придавать значения.

Принесли еще кофе - густого, черного, в крохотных глазированных чашках; Максим дополнительно заказал коньяк.

- Вон идет аптекарь, - сказала я, и мы оба слегка повернули головы, чтобы посмотреть на удивительно прямого и сухопарого мужчину, шедшего мимо нас вдоль берега, - местного фармацевта, который весь день пребывал в безупречно белом длинном халате, а вечером, всегда точно в это время, прогуливался вдоль озера в черном длинном плаще, ведя на поводке маленького, толстого, пыхтящего мопса. Он постоянно вызывал у нас улыбку своей внешностью, отсутствием чувства юмора, да и все в нем было смешным - от фасона одежды, прически и посадки головы до манеры ходить с аккуратно поднятым воротником; и даже то, как он вел ь t поводке собачку, отличалось от всего нами виденного. Вот такие маленькие безобидные наблюдения развлекали нас и скрашивали наши дни.

Мы заговорили о нем и попытались определить его семейное положение, поскольку никогда не видели его ни с женой, ни с кем-либо еще, а затем присмотреть для него какую-нибудь леди за столиками кафе или из числа дам, выгуливающих собак. Стало свежо, китайские фонарики на террасе погасли, и мы пошли назад, рука об руку, вдоль темной спокойной воды, притворяясь, хотя и не говоря этого вслух, что ничего не изменилось.

Странно, что при воспоминаниях о драматических моментах нашей жизни, моментах кризисов и трагедий, о переживаниях в тот час, когда нас настигла ужасная весть, в нашей памяти всплывает не только и не столько само событие, сколько сопутствующие ему мелкие, незначительные детали. Они могут до конца жизни сохраниться в памяти, оставшись чем-то вроде навечно приклеенной к этому событию этикетки, хотя, казалось бы, испуг, паника, страдания должны были притупить наше восприятие и заставить обо всем напрочь забыть.

Есть вещи, случившиеся в ту ночь, которых я совершенно не помню, зато другие и поныне отчетливо стоят перед глазами.

Мы вошли в гостиницу, чему-то радуясь и смеясь, и совершенно неожиданно, видимо, по случаю хорошего расположения духа, Максим предложил зайти в бар чего-нибудь выпить. Наша гостиница была без особых претензий, однако когда-то, должно быть, несколько лет назад, кто-то решил привлечь клиентов со стороны и соорудить бар в одном из тускло освещенных вестибюлей рядом со столовой, прикрыв абажурами лампы и слегка их украсив, а также снабдив помещение несколькими стульями. При дневном освещении бар выглядел малопривлекательным, имел довольно затрапезный вид, и у нас не было ни малейшего желания заходить в него. Однако по вечерам под настроение мы иногда сюда заглядывали; в нем было нечто такое, чего нет в барах и ресторанах шикарных отелей, он стал нам даже нравиться, мы относились к нему снисходительно, как можно относиться к некрасивому ребенку, вырядившемуся в вечерний наряд для взрослых. Один-два раза мы видели в баре парочку хорошо одетых средних лет женщин, которые о чем-то оживленно болтали; как-то здесь оказались пышная матрона и ее дочь с гусиной шеей, которые восседали на высоких стульях, курили и с надеждой оглядывались по сторонам. Мы сидели в углу, повернувшись к ним спинами и нагнув головы, поскольку опасались, что можем натолкнуться на человека, который когда-то был знаком с нами или просто мог узнать наши лица; мы постоянно боялись встретить взгляд, в котором мелькнет догадка, и люди снова станут ворошить нашу историю. Однако нам доставляло удовольствие строить предположения о женщинах, разглядывая их руки, туфли, драгоценности, пытаясь определить, кто они такие, так же, как мы строили предположения относительно фармацевта.

В тот вечер в баре посетителей не было, и мы заняли не привычный нам последний столик, а столик, освещенный чуть получше и ближе к стойке бара. Но едва мы сели, как гарсона, который должен был принять у нас заказ, опередил управляющий:

- Вам звонил некий джентльмен, но вас не было. Он сказал, что попробует снова связаться с вами.

Мы оба онемели. Сердце мое колотилось сильно и часто, и когда я протянула руку Максиму, я почувствовала, что она невыразимо тяжелая, словно это мертвая рука, не принадлежащая моему телу. Именно тогда по какой-то необъяснимой причине я заметила зеленые бусинки вокруг абажура - уродливо зеленые, как лягушки, при этом нескольких бусин не хватало, между ними были пропуски, и в нарушение узора эти пропуски были заменены другими, розоватыми бусинками. Кажется, они напоминали перевернутые листья тюльпана. Я и сейчас их вижу - безобразные дешевые безделушки, которые кто-то выбрал, считая, что это шик. Однако же я плохо помню, что мы ответили. Возможно, мы вообще ничего не сказали. Принесли две порции коньяка, но я едва притронулась к своей. Пробили часы. В комнате над нами один-два раза прозвучали чьи-то шаги, послышались голоса. Затем воцарилась тишина. Если бы сейчас был сезон, наверняка тишина нарушилась бы возвращающимися с прогулки гостями, в теплые вечера мы посидели бы некоторое время на террасе, и развешанные вдоль озера китайские фонарики не выключались бы до полуночи, везде было бы много прохожих - местных жителей, приезжих. Мы находили жизнь в этом городке приятной, здесь было вполне достаточно и движения, и разнообразия, и даже трезвого веселья. Оглядываясь назад, я удивляюсь, как мало мы требовали тогда от жизни, те годы излучали такую умиротворенность и такой покой, какие бывают в период затишья между штормами.