Фатальная ошибка - Джон Катценбах

— Почему все-таки Скотту почудилась какая-то угроза? — повторила она вопрос, который я ей задал.

— Да. Вы воспроизвели текст письма, и его можно трактовать практически как угодно. Его бывшая жена подошла к этому очень разумно, не желая делать скоропалительных выводов.

— Как и подобает юристу, вы хотите сказать?

— Ну да — взвешенно.

— И вы полагаете, это было разумно? — спросила она и помахала рукой в воздухе, словно отметая мои соображения. — Скотт просто знал, что знает. Наверное, это можно назвать инстинктом, хотя этот термин слишком упрощает дело. Это какое-то атавистическое животное чувство внутри нас, которое подсказывает нам, что что-то идет не так.

— По-моему, это несколько надуманно.

— Вот как? А вы не смотрели документальные фильмы о животных в национальном парке Серенгети в Африке? Очень часто в камеру попадает какая-нибудь газель, которая вдруг тревожно поднимает голову, хотя никаких хищников поблизости нет…

— Ну хорошо, я не буду спорить с вами по этому поводу, но все равно я не понимаю, почему…

— Возможно, — прервала она меня, — вы поняли бы, если бы знали человека, который заварил всю эту кашу.

— Да, тогда я, наверное, понимал бы это лучше. Но ведь то же самое можно сказать и о Скотте.

— Конечно. Скотт поначалу не знал о нем абсолютно ничего — ни имени, ни адреса, ни возраста, ни внешности. Он не видел его водительских прав или карточки социального страхования, не имел представления о его работе. Все, что у него было, — это записка с любовными излияниями и вспыхнувшее в глубине его существа ощущение опасности.

— Страх.

— Да, страх. Совершенно безотчетный, как вы отметили. И он был наедине со своим страхом. А разве это не худший вид тревоги? Неопределенная непонятная угроза. Он оказался в трудном положении, согласитесь.

— Да. Большинство людей не стали бы ничего предпринимать.

— Значит, Скотт не такой, как большинство людей.

Я промолчал, и она, вздохнув, продолжила:

— Но если бы он уже тогда, с самого начала, знал, с кем имеет дело, он, возможно… — Она запнулась.

— Что?

— У него, возможно, опустились бы руки.

Игла татуировщика жужжала, как назойливая муха, летающая вокруг головы. Сам мастер был плотно сбитым мускулистым мужчиной с многоцветной татуировкой, которая обвивала его руки наподобие лианы, взбиралась на плечи, огибала шею и заканчивалась под левым ухом разинутой змеиной пастью. Он наклонился, словно готовясь к молитве, затем, с иглой в руке, заколебался и поднял голову:

— Так вы уверены, что хотите именно здесь?

— Да, уверен, — ответил Майкл О’Коннел.

— Никогда ничего не рисовал в этом месте.

— Все когда-то приходится делать в первый раз, — сухо обронил О’Коннел.

— Ну что ж, надеюсь, вы знаете, что делаете. Пару дней ходить будет больно.

— Я всегда знаю, что делаю, — буркнул О’Коннел.

Сжав зубы, он откинулся в кресле, наблюдая за работой татуировщика. Майкл выбрал в качестве рисунка алое сердце, пронзенное черной стрелой и роняющее кровавые слезы. В центре пронзенного сердца будут инициалы «Э» и «Ф». Необычным в татуировке было ее расположение — на пятке с подошвенной стороны, и мастер, работая с ней, испытывал даже большее неудобство, чем О’Коннел, сидевший с поднятой ногой и старавшийся ею не дергать. Место было, что и говорить, чувствительное. У ребенка его щекочут, у женщины — ласкают. Им же давят таракана. «Самое подходящее место для проявления разных чувств», — подумал он.

У Майкла О’Коннела было мало связей в окружающем мире, но внутри он был весь стянут толстыми канатами, колючей проволокой и закрученными до предела болтами. Ростом он был шести футов без половины дюйма, на голове шапка густых курчавых черных волос. У него были широкие плечи, накачанные в школьной команде по вольной борьбе, и тонкая талия. О’Коннел знал, что привлекателен внешне и покоряет людей крутым изломом бровей и умением в любой ситуации сохранять спокойствие. В одежде он был намеренно небрежен и предпочитал коже шерсть, что придавало ему дружелюбный и свойский вид в студенческой толпе; он избегал носить что-либо напоминающее о тех местах, где он вырос, — в частности, обтягивающие джинсы и футболки с туго закатанными рукавами.

Майкл О’Коннел шел по Бойлстон-стрит по направлению к центру города, Фенуэю, позволяя утреннему бризу свободно овевать тело. Ветер, в котором уже чувствовался намек на близкий ноябрь, гонял по улице облетевшие листья и мусор, устраивая маленькие завихрения. В бодрящем воздухе Майкл ощущал привкус Нью-Гемпшира, напоминавший ему о детстве.

Ступать на ногу было больно, но это была приятная боль.

Татуировщик дал ему пару упаковок тайленола и наложил на свое произведение стерильную повязку, но предупредил, что нога при ходьбе будет болеть. Однако О’Коннела это не беспокоило: несколько дней можно и похромать.

Поблизости от Бостонского университета он знал один бар, который открывался рано. Прихрамывая и слегка сутулясь, Майкл свернул в переулок, стараясь определить, до какой высоты пронзает его болевой электрический импульс, посылаемый ступней. Это была своего рода игра. При одном шаге боль чувствовалась только в лодыжке, при следующем — охватывала уже голень. «Интересно, — думал он, — поднимется ли она до колена и выше?» Он толкнул дверь бара и секунду-другую постоял, давая глазам привыкнуть к полутьме прокуренного помещения.

Два посетителя среднего возраста сгорбились у стойки над своими стаканами. Завсегдатаи, понял он. Глоток спиртного за доллар — вот и все, что им надо.

Подойдя к стойке, О’Коннел выложил пару баксов и махнул бармену:

— Пиво и стопку.

Бармен пробурчал что-то, ловко нацедил стакан пива с шапкой пены в четверть дюйма и налил стопку янтарного скотча. Майкл опрокинул стопку, почувствовав, как виски обжигает горло, и запил его глотком пива. Затем кивнул на стопку:

— Повторить.

— Сначала хотелось бы увидеть деньги, — ответил бармен.

— Повторить, — ткнул в стопку пальцем О’Коннел.

Бармен молчал — он уже высказался по этому поводу.

Майклу пришло в голову с полдесятка вариантов продолжения разговора, каждый из которых мог закончиться дракой. В висках у него стучал адреналин. В такие моменты ему было все равно, победит он противника или нет, — он испытывал облегчение уже оттого, что наносил удары. Ощущение, которое возникало при соприкосновении кулака с чужим телом, было даже более опьяняющим, чем спиртное; он знал, что боль в ноге сразу прекратится и полученного заряда энергии хватит на несколько часов. Он разглядывал бармена. Тот был значительно старше О’Коннела, с бледным лицом и животиком, нависавшим над брючным ремнем. «Справиться с ним будет нетрудно», — подумал О’Коннел, чувствуя, как энергия, требовавшая выхода, напрягает его мускулы. Бармен настороженно смотрел на клиента. Годы, проведенные за стойкой, научили его угадывать намерения посетителей по выражению их лиц.